Гитлеровское четкое решение уничтожить всех евреев Европы подняло связь евреев с партизанами до некой абстракции: евреи поддерживают врагов Германии, а следовательно, должны быть превентивно уничтожены. Гиммлер и Гитлер отождествляли еврейскую угрозу с угрозой партизанской. Логика связи между евреями и партизанами была неопределенной и проблематичной, но ее значение для евреев Беларуси (которая находилась в самом сердце партизанской войны) была абсолютно ясной. В зоне военной оккупации, в тылу группы армий «Центр», уничтожение евреев началось в январе 1942 года. Айнзацкоманда рисовала звезду Давида на грузовиках как знак своей миссии по обнаружению и уничтожению евреев. Лидеры айнзацгруппы «В» решили ликвидировать всех евреев в зоне своей ответственности до 20 апреля 1942 года – ко дню рождения Гитлера[477].

Гражданские оккупационные власти в Минске также придерживались новой линии. Вильгельм Кубе, Генеральный комиссар Белой Рутении, встретился 19 января 1942 года с начальниками полиции. Все, казалось, приняли формулировку Кубе: хотя большое «колониально-политическое» задание Германии на Востоке требует уничтожения всех евреев, некоторых необходимо временно сохранить для принудительных работ. Операции по уничтожению в Минске начались в марте и были направлены против населения, которое оставалось в гетто в течение дня, когда рабочие бригады уходили из гетто на работу[478].

1 марта 1942 года немцы отдали распоряжение юденрату предоставить квоту в пять тысяч евреев к следующему дню. Гетто-подполье сказало юденрату не торговать еврейской кровью, что юденрат, видимо, и так не собирался делать. Некоторые из еврейских полицейских, вместо того, чтобы помогать немцам набрать квоту, предупреждали евреев, чтобы те прятались. Когда 2 марта квоту не предоставили, немцы расстреляли детей и зарезали всех воспитанников еврейского сиротского приюта. Они даже убили некоторых рабочих, возвращавшихся домой. Всего в тот день они уничтожили 3412 человек. Феликс Липский был одним из еврейских детей, которым удалось избежать резни. Его отца убили как польского шпиона во время сталинского Большого террора: он исчез, как тогда исчезали люди, – навсегда. Теперь мальчик видел лежащие в канавах трупы людей, которых он знал. Ему запомнились оттенки белого: кожа, белье, снег[479].

После провала операции в начале марта 1942 года немцы разбили минское подполье и ускорили темп массового уничтожения евреев. В конце марта и начале апреля 1942 года немцы арестовали и расстреляли 251 активиста подполья – как евреев, так и неевреев, в том числе начальника юденрата. (Казинец, организатор подполья, был казнен в июле). Примерно в это же время Рейнхард Гейдрих посетил Минск и, видимо, приказал строить фабрику смерти. СС приступили к работе над новым комплексом в Малом Трастянце за Минском. Начиная с мая 1942 года там будут уничтожены около сорока тысяч человек. Жены немецких офицеров вспоминали Малый Трастянец как хорошее место для конных прогулок, где к тому же можно было набрать меховых шуб (снятых перед расстрелом с еврейских женщин)[480].

Около десяти тысяч минских евреев были уничтожены за последние несколько дней июля 1942 года. В последний день месяца Юнита Вишнятская написала прощальное письмо своему отцу: «Прощаюсь с тобой перед смертью... Я так этой смерти боюсь, потому что малых детей бросают живыми в могилы. Прощайте навсегда. Целую тебя крепко, крепко»[481].

Это правда, что немцы иногда избегали расстреливать маленьких детей, вместо этого они сбрасывали их в ямы вместе с трупами, где те задыхались под землей. В их распоряжении было и другое средство убийства, позволяющее им не видеть конца юной жизни: газенвагены объезжали улицы Минска в поисках бездомных еврейских детей. Люди называли газенвагены так же, как и «воронки» НКВД во время Большого террора несколькими годами ранее, – душегубками[482].

Девочки и мальчики знали, что с ними произойдет, если их поймают. Они просили о капельке уважения к себе, когда поднимались по пандусу к своей смерти. «Дяденьки, – говорили они немцам, – не бейте. Мы сами влезем в машину»[483].

* * *

К весне 1942 года евреи Минска считали лес менее опасным, чем гетто. Герш Смоляр и сам был вынужден уйти из гетто в партизаны. Из приблизительно десяти тысяч минских евреев, которые добрались до советских партизанских соединений, возможно, половина пережила войну. Смоляр был в числе выживших. Однако партизаны совсем не обязательно тепло встречали евреев. Партизанские соединения предназначались для разгрома немецкой оккупации, а не для того, чтобы помочь гражданскому населению пережить ее. Евреев, у которых не было оружия, часто отправляли назад, так же как женщин и детей. Даже вооруженных еврейских мужчин иногда отвергали, а в некоторых случаях даже убивали ради их оружия. Партизанские командиры боялись, что евреи из гетто – немецкие шпионы; обвинение это не было таким уж абсурдным, как может показаться на первый взгляд: немцы хватали жен и детей, а затем приказывали еврейским мужьям, чтобы те, если хотят снова увидеть свои семьи, шли в лес и возвращались с информацией[484].

Положение евреев в лесах потихоньку улучшалось в течение 1942 года, когда они стали формировать свои собственные отряды, которые Центральный штаб партизанского движения в конце концов санкционировал. Израиль Лапидус сформировал отряд из полусотни мужчин. Отряд №106 Шолома Зорина насчитывал в десять раз больше бойцов и совершал набеги на Минское гетто, чтобы спасти евреев. В отдельных случаях советские партизанские соединения проводили отвлекающие маневры, позволяющие евреям сбежать из гетто. В одном случае партизаны атаковали немецкий отряд, направляющийся ликвидировать гетто. Освальд Руфейшен, еврей, работавший переводчиком для немецкой полиции в городке Мир, пронес в это гетто оружие и предупредил обитателей о том, на когда назначена ликвидация[485].

Тувия Бельский, тоже еврей, спас, наверное, больше евреев, чем любой другой партизанский командир. Его особым даром было понимание опасности партизанской войны между Сталиным и Гитлером. Бельский был родом из Западной Беларуси, то есть из той части северо-восточной Польши, которую сначала СССР аннексировал в 1939 году, а затем немцы отобрали в 1941 году. Он служил в Польской армии, а значит, имел некоторую военную подготовку. Он и его семья хорошо знали леса, наверное, потому, что занимались мелкой контрабандой. Однако его тактическое чутье не ограничивалось каким-то определенным опытом. С одной стороны, своей целью он считал спасение евреев, а не уничтожение немцев. Вместе со своими бойцами он старался избегать сражений. «Не спешите сражаться и умирать, – говорил он, – нас осталось так мало, мы должны беречь жизни. Сохранить еврея гораздо важнее, чем убивать немцев». С другой стороны, он умел работать с советскими партизанами, когда те появлялись, даже если их заданием было как раз уничтожение немцев. Хотя его передвижной лагерь в основном состоял из женщин и детей, он сумел добиться признания советскими властями своего статуса как партизанского командира. Освобождая (а не оказывая сопротивление), Бельский спас жизни более тысячи человек[486].

Бельский был аномалией внутри советского партизанского движения, которое разрасталось и все больше подчинялось Москве. В самом начале 1942 года в Беларуси (по советским подсчетам) было примерно двадцать три тысячи партизан; их число, наверное, удвоилось к тому времени, когда в мае был создан Центральный штаб, а потом еще раз удвоилось к концу года. Если партизаны в 1941 году еле могли прокормить себя, то в 1942 году они уже добивались определенных целей военного и политического значения. Они минировали и разрушали железнодорожные пути и поезда. Они должны были не давать продовольствия немцам и уничтожать немецкую администрацию. На практике же самым безопасным методом борьбы с немецкой оккупационной структурой было убийство безоружных членов гражданской администрации: глав небольших городков, учителей школ, землевладельцев и членов их семей. Это была не крайность, а официальная политика советского партизанского движения до ноября 1942 года. Партизаны пытались заполучить полный контроль над территориями, которые они называли «партизанскими республиками»[487].