Минск был центральным элементом нацистской деструктивности. Германская авиация разбомбила город 24 июня 1941 года; чтобы войти в него, солдатам Вермахта пришлось ждать, пока утихнет огонь. К концу июля немцы расстреляли тысячи образованных людей и загнали евреев в северо-западную часть города. В Минске было гетто, концлагеря, лагеря военнопленных и места экзекуций. Наконец, Минск был превращен немцами в своего рода жуткий театр, в котором они обыгрывали эрзац-победу, уничтожая евреев[455].

В Минске осенью 1941 года немцы праздновали воображаемый триумф, хотя Москва не была взята. В день годовщины большевистской революции, 7 ноября, немцы организовали нечто более драматичное, нежели просто массовые расстрелы: в то утро они согнали тысячи евреев из гетто. Немцы заставили евреев надеть самую лучшую одежду, как для советского праздника. Затем немцы выстроили пленников в колонны, дали им советские флаги и приказали петь революционные песни. Людей заставляли улыбаться на видеокамеры, запечатлевавшие все это. Когда они вышли за Минск, этих 6624 евреев посадили на грузовики и отвезли на бывший склад НКВД в соседней деревне Тучинка. Мужчины-евреи, вернувшиеся в тот вечер домой после принудительных работ, застали свои дома совершенно пустыми. Один из них вспоминал: «Из восьми человек – моя жена, трое наших детей, моя старенькая мать и двое ее детей – ни души не осталось»[456].

Сам по себе террор не был новостью – людей из Минска НКВД забирал в Тучинку на черных «воронках» еще совсем недавно, в 1937-м и 1938 годах. Однако даже на гребне сталинского Большого террора тех лет НКВД всегда действовал скрытно, забирая людей посреди ночи по одному-два человека. Немцы же проводили массовую операцию среди бела дня, устраивали ее для публики, насыщенную смыслом, как материал для пропагандистского фильма. Инсценированный парад должен был доказать нацистское утверждение, что все коммунисты – евреи, а евреи – коммунисты. Из этого следовало, согласно логике нацистов, что устранить их – значило не только обезопасить тыл группы армий «Центр», но это и само по себе является победой. Но эта пустая экспрессия триумфа, казалось, была продемонстрирована для того, чтобы скрыть более явное поражение: к 7 ноября 1941 года группа армий «Центр» должна была взять Москву, но не взяла[457].

Сталин все еще находился в советской столице и занимался организацией празднования собственной победы. Он никогда не покидал город – ни во время начального наступления Операции «Барбаросса» в июне 1941 года, ни во время вторичного наступления Операции «Тайфун» в октябре. Забальзамированный труп Ленина вывезли из Кремля на сохранение, но Сталин оставался и правил. Ленинград был осажден, Минск и Киев взяты, но Москва защищалась под сталинским упорным командованием. 6 ноября Сталин обратился с речью к советскому народу. Сказав, что немцы называют свою кампанию «войной на уничтожение», он пообещал им то же самое. Один-единственный раз он назвал немцев убийцами евреев. Называя нацистский режим империей, готовой организовывать «погромы», он, однако, не сказал всей правды о происходившем массовом уничтожении. Минских евреев, которых забрали в Тучинку в советский праздник 7 ноября, расстреляли 9 ноября (в праздник национал-социалистов). Еще пять тысяч были расстреляны 20 ноября. Традиционные империи никогда ничего подобного с евреями не делали. За любой день второй половины 1941 года немцы расстреливали больше евреев, чем было убито во время погромов за всю историю Российской империи[458].

То, что немцы убивали евреев, никогда не должно было играть большой роли в советской версии войны. Со сталинской точки зрения, значение имело не уничтожение евреев, а возможности его политической интерпретации. То, что немцы идентифицировали евреев с коммунизмом, было не просто убеждением нацистов и предлогом для массового уничтожения, – это было пропагандистским оружием против Советского Союза. Если Советский Союз был всего лишь еврейской империей, то, конечно же, как говорили нацисты, у подавляющего большинства советских граждан не было причин ее защищать. Таким образом, в ноябре 1941 года Сталин готовил идеологическую и военную защиту Советского Союза. СССР не был государством евреев, как утверждали нацисты, – он был государством советских людей, первыми среди которых были русские. 7 ноября, когда евреи шли через Минск навстречу своей смерти, Сталин принимал военный парад в Москве. Чтобы поднять дух советских людей и показать немцам свою уверенность, он отозвал дивизии Красной армии с защитных позиций на западе от Москвы и заставил их маршировать по проспектам столицы. В своем обращении в тот день он призвал советских людей следовать примеру их «великих предков», упомянув шесть дореволюционных военных героев – все они были русскими. В час отчаяния советский лидер взывал к русскому национализму[459].

Сталин и себя, и свой народ связывал с бывшей Российской империей, которую только днем ранее упомянул в связи с погромами евреев. Взывая к героям дореволюционной российской истории, генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза довелось совершить сделку с их духами. Поместив русских в центр истории, он имплицитно редуцировал роль остальных советских народов, в том числе тех, кто пострадал от немецкой оккупации больше россиян. Если это была «Великая Отечественная война», как сказал близкий соратник Сталина, Вячеслав Молотов, в день вторжения Германии, то что же было отечеством? Россия или же Советский Союз? Если это была война по обороне России, то что делать с массовым уничтожением евреев немцами?

Гитлеровский публичный антисемитизм поставил Сталина (и остальных лидеров Альянса) перед глубокой дилеммой. Гитлер говорил, что члены Альянса сражаются за евреев, а следовательно, членам Альянса из страха, что их народы могут с этим согласиться, пришлось настаивать на том, что они борются за освобождение угнетенных народов (но не именно евреев). Сталинский ответ на гитлеровскую пропаганду сформировал историю Советского Союза на все время ее существования: все жертвы немецкой политики уничтожения были «советскими гражданами», но самой великой из советских наций были русские. Один из главных пропагандистов, Александр Щербаков, прояснил эту линию в январе 1942 года: «Русский народ – первый среди равных в семье советских народов – несет главный груз борьбы с немецкими оккупантами». К тому времени, как Щербаков произнес эти слова, немцы уничтожили миллион евреев на восток от линии Молотова-Риббентропа, в том числе сто девяносто тысяч в Беларуси[460].

Когда в минское гетто, где не было ни электричества, ни отопления, пришли холода, евреи назвали свой дом «мертвым городом». Зимой 1941–1942 года в Минске размещалось самое большое гетто на территории довоенного Советского Союза, где находилось приблизительно семьдесят тысяч евреев. Согласно последней советской переписи населения 1939 года, среди двухсот тридцати девяти тысяч жителей города насчитывалось около семидесяти одной тысячи евреев. Некоторые из евреев-минчан бежали до прихода немцев в город в июне 1941 года, а тысячи других были расстреляны летом и осенью; с другой стороны, еврейское население города поглотило евреев, которые ранее прибыли как беженцы из Польши. Эти польские евреи сбежали от немецкого вторжения в Польшу в 1939 году, но уже не стали убегать дальше после того, как их догнали немецкие войска в 1941 году. Дорога для возможности бежать на восток была теперь закрыта. Раз советская власть исчезла с этих земель, больше не могло быть советских депортаций, которые, несмотря на всю свою смертоносность, сохранили польских евреев от немецких пуль. Больше не могло быть операций по спасению, организованных японским шпионом Сугихарой в Литве в 1940 году[461].