В первый раз, придя в себя, он оставался в сознании достаточно долго, чтобы успеть не только подумать, но и совершить кое-какие действия. Алан знал, что сейчас не может тягаться с Бароном, значит, ему надо спрятаться, а на этом катере укрыться, может быть, можно только внизу.

Чтобы пробраться туда, ему было не обязательно проходить мимо Барона, стоявшего за штурвалом. Грофилд пополз по палубе, подтягиваясь на правой руке, левая безвольно волочилась за ним. Добравшись до лестницы, он снова ползком стал спускаться, ногами вперед. Основная нагрузка пришлась на ноги, но он настолько ослабел, что где-то уже на середине трапа не удержался и свалился, у него перехватило дыхание, и он снова потерял сознание. Очнувшись, увидел себя на полу в главной каюте и сразу принялся искать, где бы спрятаться. Но на таком маленьком катере все скомпоновано, пригнано и все на виду — ни одного укромного местечка.

Слово «скомпоновано» почему-то застряло в мозгу и упрямо ворочалось. Да, да — вспомнил: в одной из стен каюты спрятана раскладушка. Он знал точно. Лодка рассчитана на восемь человек. Диван-кровать и раскладушка обеспечивали всем спальные места.

Поборов головокружение, слабость в ногах и постоянное стремление сознания ускользнуть от него, Алан с величайшим трудом поднялся на ноги, нашел раскладушку и разложил ее. Но углубления в стене, в котором он мог бы спрятаться, не оказалось.

От физического напряжения раны начали кровоточить, пиджак на спине и левый рукав промокли и слиплись от крови. Он заметил темные пятна и на ковре, но с этим уже ничего не поделаешь. Прижавшись спиной к борту, перевел дыхание. Если он не собирался умереть здесь как беспомощный котенок, ему необходимо что-то предпринять... Он сбросил матрац на пол. То падая, то передвигаясь на коленях, он толкал и тащил его, пока наконец не выволок в переднюю каюту. Там, сложив вдвое по длине, затолкал под одну из кроватей. Если Барон решит заглянуть туда, то подумает, что хозяева катера по каким-то своим причинам прихватили на борт лишний матрац. Но если Барон знаком с устройством подобных катеров и знает о раскладушке, то все усилия напрасны и Грофилд умрет, скорчившись в нише за кроватью, как любовник из немого кино, обнаруженный разъяренным косоглазым мужем. А что Барон станет разыскивать его, он не сомневался.

Человек не может сделать больше, чем в его силах. Преодолевая боль и слабость, Грофилд вернулся в главную каюту, вскарабкался по стонущим пружинам кровати и скорчился в нише под нею, воплощая собой живую картину отчаяния. Затем с огромными муками поднял кровать, вжался в стену и вцепился пальцами в пружины. Он не должен дать раскладушке упасть. Он не должен потерять сознание и свалиться вместе с ней под ноги Барону.

Не позже чем через час Барон вернется, чтобы сбросить два трупа за борт, и сейчас же примется разыскивать его. Слабую надежду вселяло лишь то, что при такой качке труп сам может свалиться в воду и его враг примет эту версию за единственно возможную.

Но время шло, никаких звуков, которые свидетельствовали бы о том, что Барон ведет поиски, не доносилось. Поскольку Грофилд то приходил в себя, то снова проваливался в забытье, он не знал, сколько времени прошло с момента отплытия, и продолжал думать, что они в пути гораздо меньше часа. В этом он был уверен сначала в продолжение почти пяти часов, а затем и еще многих часов позже.

Рана перестала кровоточить, кровь вокруг нее запеклась и засохла. Сначала он трясся от холода, от ужасного холода, который показался ему предсмертным, а потом долго истекал потом и его лицо горело в жару. И тем не менее в те моменты, когда сознание возвращалось к нему, он все еще пребывал в уверенности, что не прошло и часа, как он заперся в своем вертикальном гробу.

По прошествии пятнадцати часов Алан сдался. Его затекшие пальцы разжались, скрюченное тело расслабилось, и он вывалился прямо на пружины кровати, с грохотом приземлившейся на складные ножки. Грофилда подбросило как на батуте, и он снова растянулся на раскладушке лицом вниз.

Лучи полуденного солнца лились в окно, освещая его. Он был не защищен, открыт для своего врага, но не знал об этом, потому что снова потерял сознание.

В воскресенье в полдень Барон пристал к берегу — не потому, что ушел так далеко, как ему хотелось, а потому, что кончилось горючее. В течение четырнадцати часов он двигался на юг. Каменистый пустынный берег справа от него принадлежал Мексике и находился в двухстах милях к югу от американской границы и в двадцати милях к югу от деревни Песка.

Загнав катер на мель. Барон спустился вниз в поисках еды. Он ничего не ел с прошлой ночи, а не спал с позапрошлой.

В каюте он не заметил ничего необычного. Отчасти это объяснялось его усталостью, отчасти облегчением от того, что ему снова удалось ускользнуть, а также нетерпением: уж очень ему хотелось поскорее отправиться в путь и оказаться подальше от берега и этого катера.

На борту нашлось совсем немного еды: коробка крекеров «Риц», чуть-чуть спиртного и воды, плавленый сыр и несколько банок томатного супа. Барон быстро приготовил себе суп, съел его с крекерами, запил бурбоном прямо из бутылки, снова вышел на палубу и огляделся.

Он стоял на краю пустыни. Земля слегка поднималась от моря, а затем, ровная как стол, расстилалась до самого горизонта; везде одно и то же: сухая коричневая твердь, усеянная камнями, да редкие кустики пустынной растительности. Из воды, окружавшей катер, то тут, то там выглядывали крупные камни.

Перед Бароном лежал самый пустынный берег из тех, какие ему когда-либо приходилось видеть. Рассматривая его с борта катера, он не испытывал ничего, кроме сожаления.

Если бы горючего хватило еще хотя бы на сотню миль, он добрался бы до Тампико, где наличествовала хоть какая-то цивилизация.

Глубоко вздохнув, он успокоился и решил, что это не столь уж и важно. Главное — он сейчас далеко от острова, что пока его вполне удовлетворяло, и ничего не оставалось, как пересечь пустыню, чтобы в конце концов найти дорогу, город или какое-нибудь поселение. И как только он справится с этой задачей, все у него снова пойдет хорошо.