Больше желающих оспаривать право Рэфа не нашлось.

Зато объявилась Нейя Раварта со своими пророчествами. Именно из-за нее Стая продолжала торчать на одном месте, вместо того, чтобы обыскивать город и сгонять людей к старым бойням в Полуденном конце, как рассчитывал Рэф. Из-за нее покачнулось и могло не удержаться его превосходство над остальными оборотнями. Из-за нее приходилось обдумывать вещи, которые Рэфу не слишком хотелось делать. Она сама не оставила ему другого выхода.

Ближе к сумеркам дознаватель улучил момент и подозвал к себе двоих из числа Бегущих Следом. Один, некогда носивший имя Шелорис, был из тех восьми скогров, которые первыми признали в Рэфе сперва Старшего, а затем и Вожака. Из тех восьми тварей, выведенных им из подвалов крепости, уцелели только четверо, и среди них – бывший содержатель пекарни в Медовой Аллее. Второй, предпочитавший облик рыси с прорастающими на хребте шипами, позабыл свое людское имя, прекрасно обходясь и без него. Друг друга оборотни узнавали по неповторимости примет и запаха, а давать им на людской манер клички Рэф не стал. Он и так знал почти каждого из них. Эти двое вполне подходили для его замысла. Рысь, битый на давешнем поединке, позволил бы снять с себя шкуру заживо, если бы это понадобилось Вожаку, а Шелорис почти потерял способность рассуждать самостоятельно, что делало его наилучшим из исполнителей. Вдобавок у него оказалась хорошая для скогра память – он ничего не путал, не забывал и исполнял все в точности.

Помнил он и неглубокий овражек у дальнего края бывшего Ярмарочного Поля, где под корнями старой сосны завершался ведущий из замка подземный ход. Шелорису вместе с Рысью предстояло вернуться туда, отыскать поросшую травой крышку потайного лаза и с наступлением темноты снова проникнуть в замок. Вожак требовал от них разыскать какую-то человеческую девочку и тайком забрать ее, но так, чтобы не привлечь ничьего внимания. Если похитить не удастся – убить.

«Не будет ребенка – исчезнет предмет для торга, – здраво рассудил Рэф. – Заодно и Нейя притихнет».

Говоря по правде, ее безумные выкрики оказались как нельзя более кстати. Засевшие в крепости и городских домах люди исчерпали запас отведенной им удачливости. Нельзя позволить им разбежаться и разнести вести о происходящем в Пограничье раньше положенного времени. К тому же многие, пришедшие в Стаю нынешним днем, страдали от чувства неутоленного голода, что мешало им хоть немного соображать. Нападение на замок позволит им насытиться и заодно освоиться со своими новыми умениями. Однако никак нельзя допускать повторения бойни прошлой ночи.

Люди, надо отдать им должное, защищались отчаянно, погубив едва ли не треть нападающих. Теперь у скогров есть Вожак, и Стая поступит умнее…

Надо только сосредоточиться и вообразить, что могут предпринять люди из Цитадели. Вряд ли они решат отсиживаться, надеясь на толщину стен и крепость ворот. Рискнут выйти и напасть, особенно если их поведет Аквилонец? Вполне вероятно.

Так не приготовить ли им достойную встречу?

Рэф ухмыльнулся рождавшемуся замыслу. Незримый, но всегда пребывавший наготове Зверь ухмыльнулся в ответ. Смутно вырисовывавшийся план пришелся ему по душе – если у этого существа имелась душа.

Около девятого вечернего колокола.

Совет в Вольфгардской Цитадели проводился в тех же покоях, но разительно отличался от утреннего. Тогда над столом витал боязливый, осторожный, но все-таки присутствовавший призрак возможной удачи. Теперь его изгнало тщательно скрываемое отчаяние, выдававшее себя косыми взглядами, нежеланием разговаривать и короткой раздраженной фразой, вырвавшейся у аквилонской королевы: «На сей раз выхода не будет».

На военном совете, в некотором противоречии с традициями, присутствовали две женщины – стигийская магичка, несколько оправившаяся от недавнего потрясения, и королева Аквилонии, Зенобия Канах. Именно она взяла слово после того, как прозвучали доклады офицеров о положении дел в осажденной крепости. Дженна говорила коротко, резко и по существу. Она привела и обоснования для своего удручающего мнения, с несвойственной ей жесткостью называя вещи своими именами:

– Будем честны друг перед другом – мы в капкане. Первое нападение мы отбили – немалой кровью, по счастливой случайности и потому, что скогры не были готовы к нашему отпору. Во второй раз они своих ошибок не повторят. Если оборотни выполнят угрозу и завтра ринутся на штурм, замок продержится от силы полколокола. Месьор Галтран предложил послать за помощью, а в ее ожидании запереться в донжон, засев в глухую оборону. Это предложение, при всей своей заманчивости – гибельный путь.

– Объясни, почему? – серьезно спросил Конан, слушавший супругу со всем вниманием.

– Допустим, мы отправим с письмом сокола или голубя. У нас сохранились птицы, которые устремятся в Пайрогию, Менору Немедийскую и в Тарантию. Им всем потребуется не меньше двух-трех дней и еще неизвестно, долетят они или нет. Предположим, небеса окажут милость и наши гонцы доберутся. Еще не менее седмицы уйдет на сбор войска. Армия, увы, не обладает крыльями и передвигается медленно. Конные отряды, может, доскачут быстрее, но что толку? Прибыв, они застанут пустой замок и груды обглоданных костей. Запасами для длительного сидения в осаде, как следует из этих реестров, – она постучала узким лезвием стилета по толстой пачке пергаментных листов, – мы не располагаем. К услугам скогров же – окрестные леса и уцелевшее население города. Они могут держать в замок в кольце столько, сколько им вздумается – седмицу или год. Надеяться на то, что у них иссякнет терпение, я бы не стала. Кто-нибудь желает возразить?

Невнятные реплики, должно быть, означали согласие. Дженна продолжала, и, как ни пыталась она держать себя в руках, в следующих ее словах прорвались наружу злость и отчаяние, овладевшие аквилонской королевой:

– О том, чтобы вручить этим чудовищам ее высочество принцессу Ричильдис, и речи быть не может. Я не хочу об этом слышать, и всякий, попытавшийся вести об этом речь, всерьез рискует головой – как предатель и трус. Мы также не в силах отдать оборотням Эртеля Эклинга… Что ты хочешь добавить, Озимандия?

– Только повторить уже сказанное, – старый волшебник с явным трудом поднялся из-за стола. – В крайнем случае можно пожертвовать частью подвалов Цитадели и разрушить заклятие, окружающее место заточения короля Пограничья. Или, да простят меня боги, выбрать из двух зол меньшее – отдать скограм приемного сына Эртеля. Он такой же оборотень, как и прочие, может, ему не причинят вреда…

– Не вижу смысла. Волчонка еще можно отдать – в конце концов, пока предполагаемый наследник престола ничем не отличается от обычной сторожевой собаки, и нет никаких признаков того, что будет отличаться когда-либо впредь. Ума не приложу, зачем он скограм. Но дело в принципе, – повелитель Аквилонии, вместе того, чтобы занять подобающее ему место во главе стола, бродил по комнате от окна до окна, иногда выглядывая наружу – там, во дворе и хозяйственных постройках, горели факелы, мелькали торопливые тени, часто звякал молот в кузне. Лаэг, коему дозволили присутствовать на совете (никакой положенной гордости подросток от этого не ощущал, только медленно подступающее к горлу и непривычное доселе чувство страха) избегал смотреть на родителей. С ними, как и с Дисой, что-то случилось в последний день. Они изменились. Или, напротив, вспоминали, какими были с четверть века назад. Лаэг понимал, что все это время отец и матушка отчаянно, напряженно думают, пытаясь разглядеть в непроглядной тьме хоть какой-то шанс на спасение, и Зенобия, кажется, уже отчаивалась.

– Выторговывание уступок иногда приносит пользу, – продолжал киммериец, отойдя от окна и встав за спиной кресла жены. – Но не в этом случае. Во-первых, Эртеля я не отдам. Ричильдис – моя дочь, Эрт – мой друг, Гвен – его приемный сын. То, что с ними случилось – не их вина, и я не могу относиться к ним как к разменной монете в торговле с омерзительными тварями.