Гипербореец выслушал эту гневную и сбивчивую тираду с нескрываемым удовольствием. Однако над чем он в этот миг размышлял – осталось неизвестным. Когда стигийка выдохлась, некоторое время он пристально глядел ей в лицо, потом скрипуче рассмеялся.

– Как удивительно ты выражаешь свое согласие, Рени. Слова прямо пышут праведным возмущением, но глаза тебя выдают. Так и кричат: «Согласна! Только спаси его!» Ну что ж, я нынче щедр. Добавь еще немного возвращенного могущества лично для тебя – и можем заключать договор. В ловле диких зверей я тебе не помощник, сама управишься. Мысль о побеге кажется мне весьма привлекательной, над ней стоит поразмыслить. Что касается возвращения моего талисмана и секретов Школы, то я сомневаюсь, чтобы ты или Озимандия рискнули совершить столь широкий жест. Но любопытство, дорогая Ренисенб, любопытство! Оно жжет меня изнутри, будто каленым железом. Мне не нужно многого, – Крэган наклонился поближе к стигийке и продолжал заговорщицким шепотом. – Эта чужая магия над Вольфгардом. Я ее чувствую, и ты тоже. Она похожа на нашу, верно. Ты даже перепутала ее поначалу с магией Белой Руки, а скудоумный Эгарнейд помог тебе утвердиться в своем заблуждении. Но наша магия берет начало в темном знании кхарийцев, а это – иное, более древнее… Озимандия наверняка знает, и он сказал тебе, а меня выставили за дверь, как нашкодившего щенка. Скажи мне причину безумия оборотней, Рени! Хотя бы намекни! Согласись, пара слов – невысокая цена за спасение человеческой жизни. И тогда я помогу твоему приятелю избежать Серых Равнин. Это не так уж сложно, если знаешь как…

– Озимандия считает, будто живущие в Пограничье дети Карающей Длани оказались под властью проклятия Исенны, – не очень охотно приоткрыла уголок завесы волшебница, рассудив, что плодить лишние тайны ни к чему. Крэган достаточно умен, чтобы догадаться обо всем самому.

Услышав имя древнего полководца альбов, маг вздрогнул и непроизвольно скрестил пальцы в оберегающем жесте.

– Проклятие Безумца? Красная Жажда? – гипербореец выглядел искренне пораженным. – Но ведь такого не может быть… Это значит, что Рабиры… Клянусь плетью Нергала! В таком свете и поспешный уход двергов под землю, и требование оборотней выдать им дочь Аквилонца становится ясным как день! Очень интересно, Рени, очень, я даже представить не мог… И как же вы намереваетесь бороться с этой напастью? Впрочем, это уже другой вопрос, на который ты вольна не отвечать. Ну, уговор есть уговор.

Колдун быстрым и очень цепким движением сгреб отшатнувшуюся стигийку за плечо и дернул к себе. Скосив глаза, Ренисенб увидела лежащую на шерстяной ткани ладонь с высохшим и омертвелым указательным пальцем, чья длина превышала обычную по крайней мере в полтора раза. Палец слегка подергивался, напоминая огромное (и наверняка смертельно ядовитое) насекомое вроде кешанской болотной многоножки.

– Я ничего не обещаю, – почти прошипел Крэган. – Но лучше бы тебе немедленно спуститься в подвалы и разыскать останки ширрифа. Пусть его отнесут в какое-нибудь холодное помещение. Проследи, чтобы над ним не вздумали читать каких-либо молитв и больше ни о чем не спрашивай.

– Пусти меня, пусти! – магичка вырвалась, оставив трофей – свою шаль, и, спотыкаясь, выбежала в коридор. Вслед ей пролетел ехидный смешок.

Оставшись в одиночестве, гипербореец подумал: если бы право решать принадлежало ему, не стал бы задумываться и колебаться. Враги и союзники частенько уподобляли его действия поступкам ребенка, отрывающего крылышки мухам, дабы посмотреть, выживет ли насекомое.

Крэган охотно соглашался: порой стремление узнать как можно больше перевешивает все доводы разума. Именно любознательность втянула его сперва в безнадежные попытки овладеть разумом Карающей Длани, затем – в авантюру Последнего Прощания, а теперь угрожала возможностью запросто погибнуть в Вольфгардской Цитадели.

Глава шестая

Игрища хитрости

Вечер 2 дня Второй летней луны.

Возможно, скогры и не отличались большим умом, когда от них требовали единства в действиях или самостоятельных поступков. Однако что касается распознавания малейших оттенков настроения собратьев, тут они почти никогда не ошибались.

Только на полпути из Цитадели Рэф сообразил, что не дает ему покоя – тишина вокруг. Звери следовали за ним в почтительном отдалении, не решаясь затевать обычные свары или наскоро обшарить приглянувшийся дом в поисках спрятавшихся горожан. Поджатые хвосты, полусогнутые лапы и настороженные уши доказывали как готовность скогров в любой миг кинуться туда, куда укажет Вожак, так и тщательно скрываемое желание удрать и спрятаться. Оборотни пребывали в растерянности – состоянии, несвойственном дикими животным и более подходящим для людей. Они не могли уразуметь, почему им не разрешили ворваться в крепость – ведь минувшей ночью они почти добились победы.

В таком подавленном молчании, нарушаемом редкими взлаиваниями и топотом многих лап по пыльным деревянным мостовым, Стая дошла до опустевшего здания былой Управы по Охранительным делам. Рэф сам не знал, почему решил обосноваться именно тут. Может, потакая не желавшим избываться воспоминаниям, связанным с этим приземистым добротным сооружением в начале Копейной улицы? Или потому, что перед Управой раскинулась большая площадь, где могли собраться оборотни, а с крыши отчетливо различались башни и стены замка короны?

В само здание Рэф заходить не стал. Нависающие над головой потолки внушали ему постоянное беспокойство. Присел на ступеньках широченного крыльца, и почти сразу же рядом, искательно поскуливая, собрался маленький круг Бегущих Следом – тех, кто безоговорочно признал его Вожаком и теперь всячески пытался выказать свою преданность. Часть Круга подобрал лично Рэф, другие заявились сами, следуя непонятным, полузвериным-получеловеческим соображениям. Рэф рассчитывал, что в будущем из них выйдут толковые помощники.

Если оно теперь вообще настанет, увиденное им будущее…

Уловив, что пока никаких приказаний ожидать не стоит, Стая рассыпалась по окрестным кварталам – выслеживать, охотиться, искать подходящее логово в ожидании ночи. Скогры вполне могли передвигаться при ярком солнечном свете, но предпочитали вечерние или утренние сумерки.

Над ухом вопросительно хрюкнуло. Караульщики привели рыжую волчицу на привязи и спрашивали, нельзя ли ненадолго снять с нее ошейник. По твердому убеждению Рэфа, кожаный ремень на шее этой твари следовало поменять на хорошую веревку с петлей – а потом затянуть покрепче. Однако подходящий момент избавиться от Нейи Раварты был упущен: слишком многие ее видели и почти все прислушались к ее безумному бормотанию. В том числе и он сам. Стоило прикончить ее еще в ночь после Ярмарки, но тогда он был занят… очень занят…

Вспомнить бы еще, чем именно. Ночь выла на множество голосов, кружились улицы, дома, перепуганные люди, брызгала кровь, а потом взошло солнце, объявилась эта сумасшедшая девица и все испортила.

Нейя, похоже, угадала, что Вожак размышляет о ней. Подошла ближе, села и требовательно уставилась выпуклыми глазами, похожими на виноградные ягоды. Ее мысли улавливались без труда – когда Раварта пребывала в спокойном настроении, она становилась вполне разумным созданием. Но что касается ее повадок… Она явно вбила себе в голову, что, раз обладает слабеньким талантом к предсказанию, ей дозволено все.

В том числе сидеть напротив Вожака и надрывно скулить.

– Опять на веревку захотела? – вполголоса пригрозил Рэф. Ответом стал уже приевшийся образ ночного неба, разрезаемого синеватыми молниями, и мечущиеся под дождем фигуры оборотней.

– И что с того? – Рэф предпочитал говорить с одержимой волчицей вслух – скорее для себя, чем для нее. – Сама видела, я сделал все, что мог. Потерпи до утра. Твоя дева придет завтра.

Узкая рыжая голова закачалась из стороны в сторону в совершенно человеческом жесте отрицания.

– Думаешь, заупрямятся? А куда им деться? Из замка они не высунутся и тайком не удерут, так что подождем. И хватит торчать у меня над душой!