Время от времени, когда мимо проходил какой-нибудь агент Сыскной полиции, идущий к докладу, рантье или шалопай подбегали к нему и о чем-то спрашивали.

Полицейский шел дальше, а сообщники, весело смеясь, говорили друг другу:

– Прекрасно!.. Еще один, кто нас не узнал.

У них были веские основания, чтобы радоваться, серьезные причины, чтобы гордиться собой. Из двенадцати или даже пятнадцати полицейских, к которым они по очереди приставали с вопросами, ни один не узнал своих коллег – Лекока и папашу Абсента.

А ведь это были именно они, вооруженные и подготовленные для охоты, все превратности которой они не могли предвидеть, для преследования, которое должно было быть таинственным и неистовым, как любое преследование дикого зверя. По мнению молодого полицейского, этому отчаянному испытанию предстояло стать решающим.

Если их коллеги, с которыми они виделись ежедневно, люди, умевшие разоблачать все хитрости с переодеванием, не узнали перевоплотившихся Лекока и папашу Абсента, то Май тем более должен был неминуемо попасться на крючок.

– Ах! Я ничуть не удивлен, что меня не узнают, – повторял папаша Абсент, – поскольку я сам себя не узнаю! Только вы, господин Лекок, смогли превратить меня в благодушного рантье, меня, кто всегда выглядел как переодетый жандарм!..

Но время размышлений, полезных или напрасных, прошло. Молодой полицейский заметил на мосту Менял тюремный фургон, ехавший крупной рысью.

– Внимание, старина, – обратился он к своему спутнику, – везут нашего клиента!.. Быстро на позицию! Помните о полученных указаниях и глядите в оба!..

Совсем рядом на набережной находилась стройка, частично обнесенная дощатым забором. Папаша Абсент встал перед афишей, приклеенной к ограде, а Лекок, заметив забытую лопату, взял ее в руки и принялся ворошить песок.

Они правильно сделали, что поторопились. Передвижная тюрьма выехала на набережную. Проехав мимо полицейских, она со скрежетом свернула в подворотню, которая вела к «мышеловке».

В фургоне находился Май. Лекок был в этом уверен, поскольку заметил, что на облучке сидел начальник стражников.

Фургон оставался во дворе Дворца правосудия добрую четверть часа. Потом вновь появился на набережной. Кучер слез с облучка и повел лошадей под уздцы. Он поставил громоздкий фургон напротив Дворца правосудия, накинул попону на спины лошадей, раскурил трубку и ушел…

Следующие несколько минут стали для двух наблюдателей настоящей пыткой – так они беспокоились. Ничто не шевелилось, ничто не двигалось… Но вот дверца фургона осторожно приоткрылась, и в проеме показалось испуганное бледное лицо… Это было лицо Мая.

Узник быстро осмотрелся. Никого. Тогда он с ловкостью и точностью кошки спрыгнул на землю, бесшумно закрыл дверцу и направился в сторону моста Менял.

Глава XXXVI

Лекок с облегчением вздохнул. Все это время он тревожно думал, не разрушило ли его комбинацию какое-нибудь непредвиденное или неучтенное обстоятельство. Спрашивал себя, не отказался ли загадочный подозреваемый от опасной свободы, которую ему неожиданно предоставили. Но все волнения Лекока оказались напрасными!.. Май сбежал, причем не необдуманно, импульсивно, а умышленно, сознательно.

Между тем моментом, когда Май почувствовал, что остался один, что о нем забыли в плохо закрытой камере, и минутой, когда он приоткрыл дверцу, прошло достаточно времени, чтобы такой сильный человек, как он, наделенный удивительной прозорливостью, смог проанализировать и просчитать все последствия столь серьезного решения.

Он совершенно осознанно, со знанием дела устремился к расставленной ему ловушке. Он принимал – возможно, как смельчак, но не как простак – брошенный ему вызов, был готов к борьбе.

«О! – думал Лекок. – Если он готов к борьбе, значит, он рассчитывает выйти из нее победителем».

Это серьезное обстоятельство вызывало у молодого полицейского беспокойство. Но оно также провоцировало упоительные эмоции. Лекок был очень честолюбивым, несмотря на свое скромное положение, а любой честолюбец – хороший игрок.

Лекок считал, что борьба между ним и подозреваемым будет вестись на равных. Нет больше тюрьмы, нет больше тюремщиков, следователей – никого, ничего, что имело бы отношение к сложному механизму системы правосудия.

Они остались один на один, свободные на улицах Парижа, вооруженные одинаковой недоверчивостью, обязанные прибегать к уловкам, вынужденные прятаться друг от друга, принимать идентичные меры предосторожности.

Правда, у Лекока был помощник – папаша Абсент. Но разве есть уверенность, что Май не встретится со своим неуловимым сообщником? Это была настоящая дуэль, исход которой зависел исключительно от мужества, ловкости и хладнокровия обоих противников.

Все эти размышления молнией промелькнули в голове молодого полицейского. Он мгновенно бросил лопату и, подбежав к полицейскому, выходившему из здания префектуры, вручил ему записку, которую заранее положил себе в карман.

– Живо отнесите это господину Семюлле, следователю, – сказал он. – Это служебное дело.

Полицейский хотел расспросить шалопая, который переписывается с магистратами, но Лекок уже устремился вслед за подозреваемым.

Май был недалеко. Он спокойно шел, засунув руки в карманы, высоко подняв голову. Вид у него был уверенный.

Думал ли он о том, что бежать в окрестностях тюрьмы, из которой только что улизнул, было крайне опасно? Не говорил ли он себе, что ему позволили совершить побег только для того, чтобы затем схватить?

Вскоре стало ясно, что именно последним обстоятельством объяснялось поведение Мая, что он считал себя в безопасности, понимая, что за ним следят.

Он не спеша пошел по мосту Менял, так же спокойно, словно гуляющий прохожий, зашагал по набережной Флёр, а потом свернул на улочку Сите.

Ничто не выдавало в нем сбежавшего заключенного. С тех пор как ему отдали чемодан – этот пресловутый чемодан, который он будто бы оставил в гостинице «Мариенбург», – он всегда надевал свои лучшие одежды, отправляясь на допрос к следователю.

В тот день на нем были редингот, жилет и черные суконные брюки. Его вполне можно было принять за зажиточного рабочего, принарядившегося в честь первого дня пасхальной недели.

Однако когда он, перейдя через Сену, очутился на улице Сен-Жак, его поведение резко изменилось. Теперь он выглядел как человек, который не ориентируется, не узнает квартал, который когда-то был для него знакомым. Походка, уверенная до сих пор, стала нерешительной. Он шел, оглядываясь по сторонам, смотрел направо и налево, читал вывески.

«Очевидно, он что-то ищет, – думал Лекок. – Но что?..»

Вскоре Лекок все понял. Увидев лавку торговца подержанной одеждой, Май торопливо вошел в нее.

– Э!.. Э!.. – прошептал молодой полицейский. – Готов поспорить, что этот так называемый циркач был студентом и ему приходилось продавать здесь излишки своего гардероба, чтобы сходить на танцы в какое-нибудь кабаре…

Лекок спрятался напротив, под навесом. Казалось, он раскуривает сигарету. Папаша Абсент решил, что может подойти к нему.

– Ну вот!.. Господин Лекок, – сказал он, – наш человек сейчас поменяет свою хорошую одежду на плохую. Он попросит, чтобы потом ее ему вернули, торговец согласится. А сегодня вы говорили: «У Мая нет ни су… Это прекрасный козырь в нашей игре!»

– Хватит!.. Рано отчаиваться, надо подождать. Кто нам сказал, что ему дадут денег? Торговцы подержанной одеждой покупают у случайных прохожих только в том случае, если затем рассчитываются у них дома.

Папаша Абсент ушел. Доводы Лекока успокоили его. Однако сам Лекок волновался. В глубине души молодой полицейский осыпал себя самыми сильными проклятиями. Еще одна оплошность, ошибка, оружие, оставленное в руках противника.

Почему он, считавший себя таким проницательным, не смог предвидеть подобное обстоятельство? Ведь было так просто оставить подозреваемому только жалкое тюремное одеяние!