Но эти стенания, похоже, не растрогали следователя. Старуха, заметив это, тут же изменила свое поведение и тон и начала искать себе оправдание. Прямо вдова Шюпен ничего не отрицала, однако все сваливала на судьбу, которая обошлась с ней несправедливо, на судьбу, которая благоволит к одним, отнюдь не лучшим из лучших, и доставляет неприятности другим.

Увы! Она была одной из тех, кому не повезло, она всегда была невиновной, но ее почему-то преследовали. Взять, например, последнее дело. В чем она провинилась? Тройное убийство залило кровью ее кабаре, но даже самые порядочные заведения не застрахованы от подобных катастроф.

У вдовы Шюпен было время все обдумать в тишине одиночной камеры, она добралась до самых сокровенных уголков своей души. Тем не менее она до сих пор спрашивала себя, какие обвинения можно было ей предъявить на законных основаниях.

– Могу вам сказать, – прервал ее мысли следователь, – что вас обвиняют в том, что вы чините препятствия исполнению закона…

– Да разве такое, бог мой, возможно!..

– И пытаетесь ввести следствие в заблуждение. А также в сообщничестве, вдова Шюпен. Подумайте об этом! Когда полиция в момент совершения преступления пришла к вам, вы отказались отвечать на вопросы.

– Я сказала все, что знаю.

– Ладно!.. Вам придется все повторить мне.

Господин Семюлле был доволен. Он вел допрос таким образом, что вдова Шюпен самым естественным образом оказалась перед необходимостью самостоятельно изложить факты.

Это был крайне важный момент. Прямые вопросы могли бы насторожить старуху, столь хитрую, никогда не терявшую хладнокровия. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы она догадалась о том, что знало или чего не знало следствие.

Предоставляя старухе возможность действовать по своему усмотрению, следователь рассчитывал услышать последовательную версию, которой она собиралась заменить правду. Ни следователь, ни Лекок не сомневались, что эту версию придумали на полицейском посту у Итальянской заставы убийцы и мнимый пьяница, а затем этот отчаянный сообщник сообщил ее вдове Шюпен.

– О!.. Все очень просто, мой славный господин, – начала достопочтимая хозяйка кабаре. – В воскресенье вечером я в одиночестве сидела у огня в низком зале своего заведения, когда вдруг неожиданно распахнулась дверь. Я увидела, как вошли трое мужчин и две дамы.

Господин Семюлле и молодой полицейский быстро переглянулись. Сообщник видел, как полицейские осматривали отпечатки. Следовательно, они решили не отрицать, что в кабаре присутствовали две женщины.

– В котором часу это произошло? – спросил следователь.

– Около одиннадцати часов.

– Продолжайте.

– Они сели, – продолжила вдова Шюпен, – и заказали стаканчик вина по-французски. Не хочу хвастаться, но мне нет равных в приготовлении этого напитка. Разумеется, я им подала, а потом, поскольку мне надо было починить рубашки для моего мальчика, я поднялась в свою комнату, которая находится на втором этаже.

– Оставив этих людей одних?

– Да, мой славный следователь.

– Вы слишком доверчивая.

Вдова Шюпен печально покачала головой.

– Когда у тебя ничего нет, – сказала она, – ты не боишься воров.

– Продолжайте, продолжайте.

– Так вот, я провела наверху полчаса, когда снизу меня позвали: «Эй, старуха!» Я спустилась и нос к носу столкнулась с высоким бородатым детиной, который только что вошел. Он хотел пропустить стаканчик водки… Он сел за другой стол. Я ему подала…

– И вы снова поднялись наверх? – прервал старуху следователь.

Уловила ли вдова Шюпен в его голосе иронию? По ее лицу об этом невозможно было догадаться.

– Именно так, мой славный господин, – ответила старуха. – Только на этот раз, едва взяв наперсток и иголку, я услышала чудовищный шум в зале. Я кубарем скатилась с лестницы, чтобы угомонить их… А!.. Да, да… Трое тех, кто пришли первыми, набросились на вновь пришедшего… Они осыпали его кулаками, мой славный господин, изо всех сил мутузили… Я закричала, словно запела. Так вот. Тип, который был один против трех, вытащил из своего кармана револьвер и убил одного из тех… Он упал на пол… Я, испугавшись, что тоже упаду, села на лестницу. Чтобы ничего не видеть, поскольку текла кровь, я закрыла лицо передником… Буквально через мгновение пришел господин Жевроль со своими полицейскими, они выбили дверь. Вот и все…

Эти мерзкие старухи, занимающиеся темными делишками, не имеющие ни стыда, ни совести, порой достигают таких высот лицемерия, что сбивают с толку самые проницательные умы. Например, непредубежденный человек мог бы поверить в простодушие вдовы Шюпен, настолько естественно она вела себя, настолько уместно звучали в ее голосе то откровенность, то удивление, то страх.

К сожалению, против нее свидетельствовали глаза, ее маленькие серые глазки, бегающие, как глаза испуганного животного, глаза, в которых коварство зажигало искорки. В глубине души старуха радовалась своей удаче и ловкости и поэтому была недалека от мысли, что следователь поверил всем ее словам.

Действительно, ни один мускул на лице господина Семюлле не выдал его впечатлений во время рассказа старухи, который она изложила весьма словоохотливо. Когда старуха, выдохнувшись, замолчала, следователь, не говоря ни слова, встал и подошел к своему секретарю, чтобы проверить протокол первой части допроса.

Скромно сидя в углу, Лекок пристально наблюдал за старухой. «Она думает, – говорил он себе, – что все закончено, что ее показаниям поверят целиком и полностью».

Если таковыми и были на самом деле чаяния вдовы Шюпен, то вскоре ей предстояло в них разочароваться.

Сделав несколько незначительных замечаний улыбающемуся Гоге, господин Семюлле сел около камина, выжидая удобной минуты, чтобы продолжить допрос.

– Итак, вдова Шюпен, – немного помолчав, начал он, – вы утверждаете, что ни на мгновение не оставались с людьми, которые зашли к вам, чтобы выпить?

– Ни на мгновение.

– Они вошли и сделали заказ. Вы обслужили их и поспешили уйти.

– Да, мой славный господин.

– Тем не менее мне представляется невозможным, чтобы вы не слышали, о чем они говорили. Так о чем они говорили?

– У меня нет привычки шпионить за клиентами.

– Ну, вы слышали что-нибудь?

– Я ничего не слышала.

Следователь сочувственно пожал плечами.

– Иными словами, – сказал он, – вы отказываетесь сотрудничать со следствием.

– О!.. Разве можно говорить…

– Позвольте мне закончить. Все эти неправдоподобные истории об уходах, рубашках вашего сына, которые вы чинили у себя в комнате, вы их придумали только для того, чтобы ответить мне: «Я ничего не видела, я ничего не слышала, я ничего не знаю». Если такова ваша система, то хочу вам сказать, что она необоснованная. Ни один суд не примет ее.

– Это не система, это правда.

Казалось, господин Семюлле задумался. Внезапно он спросил:

– Что вы можете сказать об убийце?

– Но он не убийца, мой славный господин…

– Вы так считаете?..

– Но черт возьми… Он убил тех трех, защищаясь. Они искали повод для ссоры, он был один против трех. Он понимал, что ему не стоит ждать милости от бандитов, которые…

Вдова Шюпен резко замолчала, опомнившись. Она, несомненно, упрекала себя за то, что сболтнула лишнее, что у нее слишком длинный язык. Правда, у нее оставалась надежда, что следователь ничего не заметил.

В камине упала головешка. Следователь взял щипцы и начал восстанавливать конструкцию, разрушенную огнем. Казалось, он был полностью поглощен этим занятием.

– Кто мне скажет, – тихо произнес он, – кто мне подтвердит, что не этот человек напал на тех трех…

– Я! – живо откликнулась вдова Шюпен. – Я готова в этом поклясться!

Господин Семюлле выпрямился, напустив на себя крайнее изумление.

– Как вы можете это знать? – произнес он. – Как вы можете в этом клясться? Вы были наверху, когда началась потасовка.

Сидя неподвижно на стуле, Лекок в душе ликовал. Он находил достигнутый результат превосходным. Еще пара-тройка вопросов – и старая пройдоха начнет себе противоречить. Он также говорил себе, что вот-вот появятся доказательства ее соучастия в преступлении. Если бы у старой хозяйки кабаре не было тайного интереса, она не стала бы столь неосмотрительно защищать подозреваемого.