Лекок положил фуляр на стол и собрался уходить, но консьержка окликнула его.

– Благодарю вас за вашу любезность, – сказала она, – но вы можете оставить это себе. В нашем доме нет женщин, которые после полуночи возвращаются одни.

– Однако, – настаивал молодой полицейский, – у меня есть глаза. Я видел…

– Ой!.. Совсем забыла, – воскликнула старая женщина. – Той ночью, о которой вы говорите, действительно сюда звонили… Как это надоедает!.. Я дернула за шнурок и прислушалась… Ничего. Не услышав, как дверь закрылась, как по лестнице зазвучали шаги, я сказала себе: «Так! Еще один шалопай, захотевший сыграть со мной злую шутку». Как вы понимаете, дверь нельзя оставлять открытой, чтобы в дом мог войти кто угодно. Так вот, я решительно надела юбку и вышла из привратницкой. И что же я увидела?.. Две тени… Они выскочили, захлопнув дверь перед самым моим носом… Я быстро дернула за шнурок и выбежала на улицу… И что же?.. Я увидела двух бегущих женщин!..

– В каком направлении они бежали?..

– Они спешили к улице Варен…

Лекок задумался. Затем, вежливо распрощавшись с консьержкой, которая могла ему еще понадобиться, он вернулся к экипажу.

– Я так и предполагал, – сказал он кучеру. – Они здесь не живут.

Кучер разочарованно развел руками. Его негодование вылилось в поток слов, однако Лекок, взглянув на часы, прервал кучера:

– Девять часов!.. – произнес он. – Я опоздаю больше чем на час, но принесу новости… Отвезите меня в морг, и побыстрее!

Глава XV

Для морга дни, следующие за таинственными преступлениями и катастрофами, жертвы которых не опознаны, всегда бывают оживленными. С самого утра служащие суетятся, обмениваются шуточками, которые могли бы покоробить посторонних. Почти все веселятся, поскольку испытывают насущную потребность противостоять окружающему их скорбному унынию.

– Сегодня у нас будут гости, – говорят они.

И действительно, когда кучер и Лекок въехали на набережную, они издалека заметили оживленную толпу, стоявшую около мрачного здания.

Газеты напечатали о преступлении, совершенном в кабаре вдовы Шюпен, и теперь – черт возьми! – всем хотелось поглазеть…

На мосту Лекок велел кучеру остановиться и спрыгнул на тротуар.

– Я не хочу, чтобы экипаж подъезжал к моргу, – сказал он.

Вытащив часы, а затем кошелек, он продолжал:

– Итак, уважаемый, мы ездили один час сорок минут, следовательно, я вам должен…

– О!.. Вы мне ничего не должны… – решительным тоном возразил кучер.

– Тем не менее…

– Нет!.. Ни одного су. Я и так огорчен, что потратил деньги, которые мне дали эти чертовы плутовки… Знаете, я даже хотел бы, чтобы от всего выпитого на их деньги мне стало плохо. А вы не стесняйтесь… Если вам понадобится экипаж, берите мой, даром, и пользуйтесь им до тех пор, пока не поймаете мерзавок.

В ту пору Лекок не был богатым и поэтому не стал возражать.

– А вы записали мою фамилию и адрес? – продолжал кучер.

– Разумеется!.. Вы должны будете дать показания следователю. Вам вручат повестку.

– Хорошо! Так вот… Эжен Папийон, кучер из конторы господина Триго… Я живу у него… Дело в том, что я его компаньон…

Молодой полицейский уже удалялся, когда кучер окликнул его:

– После морга, – сказал он, – вы еще куда-нибудь пойдете… Вы сами сказали мне, что у вас назначена встреча и что вы опаздываете.

– Да, меня ждут во Дворце правосудия, но это в двух шагах.

– Неважно… Я буду ждать вас на углу набережной. Ах!.. Не стоит отказываться. Я упрямый, ведь я бретонец. Прошу вас об одной услуге: наймите меня на те тридцать франков, что дали мне плутовки.

Было бы жестоко отказывать в подобной просьбе. Лекок жестом дал понять, что согласен, и быстро направился в морг.

Если вокруг здания было просто много народу, то внутри зловещее учреждение было битком набито. Здесь в буквальном смысле выстроилась очередь из любопытных. Чтобы войти, Лекоку пришлось энергично поработать локтями. Это было отвратительно. Да, отвратительно, поскольку невольно возникал вопрос, что за низкие чувства приводили сюда этих не в меру любопытных людей. Здесь было много женщин и девушек.

Работницы, отправляясь на работу, делали крюк, чтобы взглянуть на незнакомые трупы, которые каждый день поставляют преступления, аварии, Сена и канал Сен-Мишель. Наиболее чувствительные оставались на пороге, бесстрашные входили, а затем делились своими впечатлениями. Когда плиты морга простаивали, они выражали недовольство.

Однако сегодня утром полный сбор. Заняты почти все плиты, кроме двух. Атмосфера была гнетущей. Нездоровый холод окутывал плечи, над головами плыл смрадный туман. Все пропиталось едким запахом хлорки, призванной бороться с миазмами.

К шепоту, прерываемому восклицаниями или вздохами, примешивались, словно постоянный аккомпанемент, гудение кранов, расположенных около каждой плиты, и глухое журчание льющейся воды, которая, падая, брызгами разлеталась в стороны.

Через маленькие сводчатые окна на лежащие тела лился тусклый свет, выделяя мускулатуру, подчеркивая прожилки синеватых тел, зловеще освещая развешанные полукругом лохмотья, рваное старье, которое должно было помочь при опознании и по истечении определенного времени будет продано… поскольку ничего не должно пропадать зря.

Однако молодой полицейский был слишком занят своими мыслями, чтобы замечать мерзость окружавшей его обстановки. Он едва взглянул на жертвы позавчерашнего преступления. Он искал папашу Абсента, но нигде не находил его. Неужели Жевроль, сознательно или нет, не выполнил своего обещания? Или старый служака Сыскной полиции после своей обычной рюмки обо всем забыл? Отчаявшись, Лекок обратился к начальнику надзирателей:

– Похоже, – спросил он, – пока никто не узнал ни одного из тех бедолаг, убитых в ту ночь?

– Никто!.. А ведь нас с самого открытия осаждают толпы народа. Видите ли, если бы это от меня зависело, в такие дни я при входе взимал бы два су с человека и су с детей… Сборы были бы великолепными… И мы покрыли бы все расходы…

Столь оригинальная мысль служила приглашением к продолжению разговора, однако Лекок не воспользовался им.

– Простите, – сказал он. – Не приходил ли сюда утром полицейский из Сыскной полиции?

– Приходил.

– Так куда же он подевался?.. Я его нигде не могу найти.

Прежде чем ответить, надзиратель смерил подозрительным взглядом чересчур любопытного любителя задавать вопросы, но потом нерешительно спросил:

– Вы из этих самых?

Эта фраза вошла в обиход в те времена, когда всюду шныряли презренные агенты-провокаторы, а при Реставрации[7] под «этими самыми» имели в виду полицейских. «Он из этих самых, которые не эти самые». Фраза пережила обстоятельства.

– Я из этих самых, – подтвердил молодой полицейский, показывая свое удостоверение.

– А как вас зовут?

– Лекок.

Лицо начальника надзирателей расплылось в широкой улыбке.

– В таком случае, – сказал он, – у меня для вас есть письмо. Его вручил мне ваш приятель, который был вынужден отлучиться… Вот оно…

Молодой полицейский мгновенно сорвал печать.

«Господин Лекок…»

Господин!.. Эта обыкновенная формула вежливости вызывала у Лекока легкую улыбку. Но не была ли она недвусмысленным признанием папаши Абсента превосходства его коллеги? Молодой полицейский усматривал в этом собачью преданность, которую он должен был оплатить сердечной привязанностью учителя к своему первому ученику. Он продолжал читать:

«Господин Лекок! Я заступил на дежурство с самого открытия, но около девяти часов сюда вошли три молодых человека, державшие друг друга под руки. По своей одежде и по манерам они были похожи на приказчиков. Вдруг я заметил, что один из них побледнел так, что стал белее своей рубашки. Он показал на одного из наших незнакомцев, которых привезли от старухи Шюпен, и сказал: “Гюстав!..”