И тут Флорентина поняла, что она одинока в мире со своим страхом. Она смутно осознала, что это такое — одиночество, не ее собственное одиночество, но то одиночество, которое подстерегает каждое живое существо, всегда следует за ним по пятам и внезапно обволакивает его, как тень, как облако. Однако для нее и одиночество, и то ужасное положение, в котором она очутилась, были пронизаны привкусом бедности, потому что ей представлялось, будто с богатыми и даже просто с обеспеченными людьми такого случиться не может.
Все эти раздумья ни к чему не вели. Она закрыла глаза, пытаясь вновь обрести свою прежнюю твердую волю, свое наивное и властное влечение к Жану — единственное, что еще казалось ей привычным среди полного смятения и разброда мыслей; но перед ней, словно странная, тайная, непостижимая канва ее жизни, возникло только унылое видение вереницы плывущих барж. И в самой глубине своего сердца она с беспощадной ясностью увидела ожесточение, настолько уродливое и отвратительное, что оно словно пропитало ее душу ядом.
Увы! Жан никогда ничего не узнает о ее страхе, который умрет в одиночестве в такой весенний вечер, созданный для смеха, для ласково соединенных рук — и это было самым несправедливым, с этим было труднее всего примириться. Она нарисовала в своем воображении жизнь молодого свободного мужчины, который спокойно, без всяких угрызений совести идет вперед; и это видение было еще более мучительным, в тысячу раз более мучительным, чем бремя вины. Через некоторое время он забудет ее, черты ее лица сотрутся в его памяти. Он, наверное, будет любить других женщин. И ему придется сделать усилие, чтобы вспомнить ее — Флорентину. Думать об этом было невыносимо. Она всей душой желала, чтобы Жан — раз уж он потерян для нее — предавался такому же отчаянию, как и она сама. Или даже чтобы он умер. Эта мысль доставила ей некоторое удовольствие. Если он умрет, она и сама, быть может, успокоится, почувствует, что они в расчете. Но пока он жив, пока он дышит, ее не оставит чувство унижения оттого, что она не сумела его удержать.
Потом она почувствовала, что в ее душе рождается глухая жалоба, подавленный крик смятения, мольба, чтобы Жан еще любил ее, несмотря на всю ненависть, сдавившую ее сердце. Чтобы избавиться от этой ненависти, чтобы избавиться от этого страха, ей нужна была его любовь. И она стала вспоминать его слова, стараясь найти в них хоть каплю нежности. Она хваталась за эти слова, как нищенка хватает брошенную ей монетку, вертит ее и переворачивает, разглядывает со всех сторон, словно надеясь, что монета под магическим воздействием ее желания изменится и увеличится. Но нет, подарок оставался крохотным, скупо отмеренным, ничтожным.
И все же ради этого вращалась земля, ради этого мужчина и женщина, два извечных недруга, заключали перемирие в своей вражде — да, земля вращалась, и ночь была такой сладостной, и перед ними вдруг ложилась тропинка, такая узенькая, что по ней могли пройти только двое. Ради этого сердце человека отвергало покой! О, какая тщета! Флорентина забыла о минутах опьянения, о минутах беспокойного счастья, она видела только ловушку, расставленную ее слабости, и эта ловушка казалась ей жестокой и беспощадной; и еще сильнее, чем страх, ее охватывало презрение к ее женской доле и даже сбивавшая ее с толку неприязнь к самой себе.
Наконец Флорентина подошла к дому, где раньше жил Жан. Прохудившиеся водосточные желоба, похожие на шпигаты, обшарпанные стены и неумолчный шум винтов вокруг — все это делало его похожим на унылый, старый грузовой пароход, поставленный в док на ремонт. Флорентина нерешительно обошла вокруг дома. Она уже дважды приходила сюда, но у нее не хватило мужества войти. Потом она поручила Филиппу передать Жану письмо. Мальчишка заявил, что потерял его; на следующий день он потребовал двадцать пять центов за то, что будет молчать. Через неделю опять напомнил ей об этом поручении и потребовал уже пятьдесят центов.
Флорентина подавила неистовое желание убежать отсюда, убежать куда угодно, лишь бы сохранить хоть какой-то остаток гордости. Но куда она могла пойти? К кому она могла обратиться, раз ей все еще так недоставало Жана? Со времени поездки в Сен-Дени ее мать все глубже и глубже погружалась в уныние. Отец? Но какой помощи, какой поддержки можно было ждать от него? Что касается Эжена, то, узнав, что он так и не отдал матери взятых денег, она, вспоминая о нем, жаждала надавать ему пощечин, исцарапать ему все лицо. В последний раз, когда он был в увольнении, она встретила его на улице Сент-Катрин. Он шел неверной походкой, ведя под руку вульгарную крикливую девицу. А мать в тот вечер дала им на ужин только хлеба и немного холодного мяса, оправдываясь тем, что не успела сходить за продуктами. О, нищенский вкус этого жалкого ужина! Она еще словно чувствовала его во рту, вкус этой горестной пищи, которую, казалось, невозможно было проглотить! С того вечера из-за злобы на брата у нее пропало всякое желание помогать матери, облегчать ей жизнь. И больше всего она злилась на него именно за то, что по его вине она утратила лучшую часть самой себя.
Новые признаки распада семьи продолжали обступать ее со всех сторон. Вспоминая все это, Флорентина видела прежние квартиры, пропитанные запахом бедности, все эти жалкие дома, где они жили вместе, но на самом деле давно уже чужие друг другу. Перед ее глазами с поразительной ясностью вставали квартиры, где одни и те же лики святых, одни и те же семейные портреты висели на стенах, и тут же эти стены сдвигались, смыкались перед ней, замуровывали ее как бы в тюрьме. И ей уже казалось теперь, что она искала Жана всегда, всю свою жизнь, с раннего детства.
Флорентина вынула пудреницу, провела пуховкой по лицу и посмотрелась в зеркальце со смешанным чувством недоумения, уязвленного самолюбия и сострадания к самой себе. И пожалела, что не купила соломенную шляпу, крошечный ток, весь украшенный цветами, который она, несмотря на свое удрученное состояние, заметила в какой-то витрине не то сегодня, не то уже давно и который не выходил у нее из головы и запомнился во всех деталях — маленький, как два сложенных крылышка, красный, с перекрещивающимися на затылке ленточками. Она сказала себе, что, если бы она была лучше одета и выглядела более привлекательной в те дни, когда они встречались, Жан, быть может, и не пренебрег бы ею.
Она поднялась по двум маршам лестницы и нажала кнопку звонка. И затем, застыв в напряженном ожидании, крепко прижав сумку к груди, она на мгновение увидела себя со стороны и ощутила глубокую неловкость оттого, что так выглядит сейчас: жалкая, покинутая, а главное — в костюме, сшитом еще прошлой весной, слегка переделанном, но далеко уже не модном.
Дверь приоткрылась. Флорентина услышала свой собственный глухой монотонный голос, задававший вопросы. И в то же время она различала на улице четкий мужской шаг и веселое посвистывание. И она подумала, что если сейчас обернется, то увидит исчезающую за поворотом фигуру Жана. У нее было ощущение, что всю свою жизнь она только и будет видеть, как он исчезает!
Словно сквозь туман до нее донеслись слова: «Уехал, не оставив адреса». И ей казалось сейчас, что эти слова она уже слышала среди ночи и на рассвете — каждый раз, когда она просыпалась и с ужасом думала о том, что будет вынуждена во всем признаться.
Потом она, низко опустив голову, шла на улицу Сен-Жак, к металлургическому заводу. На ее тонких руках дрожали и звенели браслеты, а на соломенной шляпке позвякивала гроздь красных стеклянных вишен. И от этого в ее голове раздавался резкий шум, мешавший ей сосредоточиться, державший ее в каком-то отупении. Но когда она, подойдя к кузнечному цеху, замерла на месте и позвякивание стекляшек умолкло, ее мысль словно внезапно пробудилась: она вспомнила, с каким холодным пренебрежением встретил ее Жан два месяца тому назад. Гнев окрасил ее щеки пылающим румянцем. Как могла она решиться прийти сюда, чтобы встретить здесь это воспоминание о его злой улыбке? Как могла она вообще ходить по тем же местам, по которым ходил Жан? Об этих своих поступках она сожалела даже больше, чем о своей погибшей мечте.