— Мама, ведь так много злых людей, которые каждый день вонзают шипы в сердце Иисуса! Разреши мне ходить к обедне!

И с тех пор мать уже не мешала девочке. Но в тот же вечер, превозмогая усталость, она утеплила старенькое пальто Ивонны, подложив в него несколько слоев ватина. И теперь, когда девочка холодным утром уходила в церковь, Роза-Анна думала: «По крайней мере, она тепло одета».

Роза-Анна еще раз оглянулась на детей, смотревших ей вслед с удивлением, — она ведь почти никогда не выходила из дома. Раздался тоненький голосок Даниэля: «Флейту, мама! Не забудь!» Жизель расплакалась и успокоилась только тогда, когда Азарьюс взял ее на руки и сказал, чтобы она помахала маме.

И обида угасла в сердце Розы-Анны. Ее дурное настроение сразу рассеялось. Уходя, она твердо решила, что непременно купит если не флейту, которую уже так давно просит Даниэль, то хотя бы четыре шоколадных зайчика — ведь приближается пасха.

Она с трудом шла по рыхлому снегу, иногда останавливаясь и прислоняясь к стене или к забору, чтобы немного отдышаться.

С первых дней марта солнце светило над предместьем все ярче, и снег уже таял.

Она шла медленно, тяжелым, усталым шагом. Тягостные воспоминания вновь нахлынули на нее, подтачивая ее бодрость, ее мужество. Она вновь понимала тщетность всех своих надежд. Ни ясное небо, ни теплый воздух ничуть ее не волновали. Она ощущала приход весны по иным признакам и чувствовала в ней скорее врага. Весна. Что означала она для Розы-Анны? В ее супружеской жизни весне всегда сопутствовали два события: она ждала ребенка и ей приходилось отправляться на поиски нового жилья. Каждую весну они переезжали.

В первые голы — чтобы устроиться получше. Да, в те времена им с Азарьюсом к концу зимы надоедала теснота их жилища. И они начинали мечтать о чем-нибудь более светлом, более чистом, более просторном, потому что семья увеличивалась. Особенно Азарьюс — он становился просто одержимым. Он поговаривал о том, чтобы завести домик с огородом, где можно было бы сажать капусту и морковь. И Роза-Анна, которая родилась в деревне, волновалась и радовалась при одной мысли о том, что под ее окнами будут расти овощи. Но перед ее окнами всегда торчали только фабричные трубы и жалкие лачуги.

Позднее, когда Флорентина и Эжен пошли в школу, их семья переезжала уже не по доброй воле, а потому, что они не могли аккуратно платить за квартиру и им приходилось искать более дешевое жилье. Год за годом им приходилось искать все более, дешевое жилье, а квартирная плата все росла и сколько-нибудь сносные квартиры попадались все реже.

В те времена, отправляясь на поиски, она ясно представляла себе, чего хочет. Ей нужна была веранда, дворик для детей, гостиная. И Азарьюс тоже поддерживал ее: «Самое лучшее, Роза-Анна! Бери самое лучшее!»

Но уже давно все их старания сводились к тому, чтобы найти хоть какую-нибудь квартиру — не важно какую. Стены, пол, потолок. Она искала просто жилье.

Горькая мысль пришла ей в голову: чем более многочисленной становилась их семья, тем теснее и мрачнее оказывалось их новое жилище.

Азарьюс одним из первых пострадал, когда началась большая безработица, потому что по профессии он был столяром. Слишком гордый, чтобы удовольствоваться любой подвернувшейся работой, он искал работу только по специальности. Потом он совсем пал духом и, как многие другие, был вынужден просить о зачислении на пособие по безработице.

«Самое трудное время в нашей жизни!» — подумала Роза-Анна. Пособие на квартиру было ничтожным. Домовладельцы просто смеялись, когда им предлагали десять долларов в месяц за квартиру из четырех комнат.

Тогда Азарьюс обязывался выплачивать разницу в несколько долларов. Вечный оптимист, беспечный и доверчивый, он говорил: «Я всегда сумею заработать доллар тут, доллар там, и все будет в порядке». Но либо у него бывало мало работы, либо деньги уходили на другие неотложные нужды. Он не мог выполнить свое обязательство, и, когда приходила весна, рассвирепевший домовладелец выгонял их из квартиры.

Солнце уже заливало улицу. С крыш свисали тонкие сосульки, сверкавшие, как хрусталь. Иногда они с легким треском обламывались и разбивались у ног Розы-Анны на мелкие кусочки. Она шла очень медленно, придерживаясь рукой за стену и все время боясь упасть. Потом ее ноги начинали проваливаться в рыхлый снег, и идти становилось еще труднее, но зато она не боялась поскользнуться.

А когда-то она любила весну! В ее жизни было две чудесные весны. Одна — в год ее знакомства с Азарьюсом, который был тогда таким жизнерадостным, что старая госпожа Лаплант, ее мать, говорила дочери: «Сдается мне, он ни на что дурное не способен. Слишком уж он любит видеть в жизни только хорошее». И еще та весна, когда родилась Флорентина, ее первенькая. Она помнила очарование тех двух весен. Порой, когда она предавалась воспоминаниям, ей чудилось, что она даже ощущает аромат свежей листвы. В редкие минуты досуга она опять видела себя молодой матерью, катающей Флорентину в коляске на солнышке. Соседки, наклоняясь над ворохом лент и кружев, говорили ей: «Очень уж вы над ней хлопочете. Погодите, вот когда у вас будет десятый, вы с ним так возиться не станете».

Роза-Анна изо всех сил старалась идти быстрее. Жители предместья повсюду расчищали тротуары и разметали снег у своих порогов. Многие узнавали ее и весело с ней здоровались:

— Доброе утро, госпожа Лакасс! Ищете новое жилье?

Другие мечтательно искали в небе обнадеживающие признаки и говорили:

— Вот и весна!

— Да, — отвечала Роза-Анна. — Но не слишком-то ей доверяйте.

— О, конечно, холода еще будут, но хорошо, что пока-то погожие деньки…

— Это верно, — соглашалась Роза-Анна, пытаясь улыбнуться. — Вдобавок и дров меньше идет.

Потом она шла дальше и продолжала думать о том же. Нельзя сказать, чтобы квартир сдавалось мало. Куда бы ни взглянула Роза-Анна, она везде видела объявления: «Сдается внаем». Казалось, что один раз в году все предместье, взбудораженное грохотом проносящихся через него поездов, пронзительными свистками локомотивов, отдается страсти к путешествиям и, не имея другой возможности удовлетворить свое стремление к бегству, бывает охвачено эпидемией лихорадочных переездов. На двух из каждых пяти домов появляются грязные бумажки: «Сдается внаем. Сдается внаем. Сдается внаем».

По пути Роза-Анна встречала немало простых женщин, которые, подобно ей самой, медленно брели, присматриваясь к домам. Уже и сейчас многие люди подыскивали себе новое жилье, а через какой-нибудь месяц их будут сотни. Роза-Анна сказала себе, что надо поторопиться, покуда не начался апрельский наплыв. Но пока она еще никуда не решалась зайти. Она подходила к крыльцу, заглядывала внутрь и опять возвращалась на тротуар. Иногда ее отталкивала убогая внешность дома, или же, наоборот, при виде чистенькой, уютной квартирки она говорила себе: «Нечего и спрашивать о цене. Это слишком дорого для нас».

Наконец она заставила себя войти в кирпичный домик на улице Сен-Фердинанд. Она вышла оттуда растерянная, едва держась на ногах. Запах сохнувших над печкой пеленок и уборная без окна, куда входили из кухни, так потрясли ее, что ей чуть не стало дурно. «И за это просят шестнадцать долларов в месяц!» Она заметила также, что дневной свет проникал только в окна, смотревшие на улицу. Задние окна выходили в полутемный двор. «Шестнадцать долларов в месяц! — повторяла она про себя. — Это невозможно! Ничего не получится!»

И все же она вновь начала терпеливые расчеты. Роза-Анна твердо помнила крошечную сумму их годового дохода, основную часть которого составлял заработок Флорентины. Так же твердо была запечатлена в ее памяти и сумма необходимых расходов. Роза-Анна могла с точностью до одного цента сказать: «На этот месяц мне нужно столько-то». И при этом она обязательно добавила бы: «Чтобы свести концы с концами». Даже про себя никогда не забывала она добавить эту осторожную оговорку, ибо питала устойчивое недоверие к цифрам, свойственное всем людям из народа.