Присмотревшись к тому, что творилось в Стропинях, горожане с еще большим недоумением стали пожимать плечами. Где же отыщется дурак, который согласится похоронить там близкого человека? Место захламленное, ни колокола, ни часовни, ни колодца.

Пока зунтяне таким манером обсуждали, надо сказать, чисто теоретически, непригодность нового кладбища для известного предназначения, смерть внезапно оборвала жизнь Саши Хохохо. Его паспортной фамилии толком никто не знал. В Зунте Саша объявился после войны, всех покорив своим уменьем бросовую жесть превращать в луженые и оцинкованные котелки, тазы, бидоны. Одно нехорошо: Саша много зарабатывал, а все заработанное пропивал. Поэтому делом занимался урывками, а пил частенько. Саша не умывался, не брился, не стригся. Купив в магазине очередную бутылку, он ее сначала нежно целовал, затем исторгал из себя громогласное: хо! хо! хо!

На северной окраине Зунте, у бывшей пограничной канавы Саша сколотил небольшую мастерскую с горном и мехами. И сам поселился в прилепившейся к мастерской каморке. В тот субботний вечер Саша, разумеется крепко поддав, завалился на лежанку с папиросой в зубах. Когда сбежались люди, спасать уже было нечего. Милиционеры погрузили обгоревшее тело в машину и повезли на экспертизу. После того как на второй и третий день никаких вестей о Саше не поступило, разнесся слух, что, ввиду отсутствия близких, труп забрали для научных целей: сунут-де в какой-нибудь раствор, потом дадут кромсать студентам. На четвертый день Сашу привезли обратно. Гроб с телом машина доставила в Стропини, где Сашу, основателя и застрельщика нового кладбища, и зарыли посреди пустыря.

Захоронение Саши Хохохо на новом кладбище явилось завершающей стадией давно намечавшегося закрытия старого кладбища. В районной газете появилось извещение: «В связи с открытием кладбища в Стропинях захоронение на Старом кладбище г. Зунте прекращается с 15 июня с. г.».

Поскольку инициатором закрытия Старого кладбища был представитель исполнительной власти в Зунте Рупейк, несколько слов придется сказать и о нем. Рупейк относился к той категории работников, которых принято называть растущими. Жизнь его кидала с места на место, но каждый раз подкидывала выше и выше. Был он непоседлив, деятелен, упорен, к тому же и с выдумкой. Сил не жалел, лишь бы все было хорошо. А хорошо, по его понятию, это когда сверху не сыпались выговоры и не вызывали на проработку. О том, что неприятности могут исходить иногда и снизу, Рупейк пока как-то не задумывался.

И кладбище он хотел закрыть для того, чтобы было хорошо. Город разрастается, а на пути встало кладбище. Что это такое, если к делу подойти без лишних эмоций и сантиментов? Препятствие. Препятствие, которое следует устранить.

Когда обнаружилось, что при разработке проекта водонапорной станции были допущены просчеты, Рупейк без раздумий поспешил на помощь: все будет в порядке, все будет хорошо, постараемся решить вопрос положительно. На месте старого кладбища разобьем парк. Если кто-то прикипел душой и телом к этому месту, пусть гуляет на здоровье по дорожкам парка.

Извещение о закрытии кладбища Леонтина прочитала за вечерней чашкой кофе — без чашки черного эликсира и нескольких пирожных со взбитыми сливками нечего было и думать заснуть. Скомканный лист газеты отлетел в угол комнаты. Неуемное желание что-то немедленно предпринять заставило ее с мятой газетой в руке спуститься вниз к Петерису.

— Что ты на это скажешь! Неудачная шутка или явное издевательство?

Петерис, до изнеможения накопавшись в саду Леонтины, задумчиво поскребывал подбородок.

— Не знаю, как ты, — у Леонтины не хватило терпения так долго ожидать ответа, — а я возражаю. Моего мнения никто не спросил!

На следующее утро Леонтина отправилась к Рупейку. Затяжным и странным был этот поход. Затяжным потому, что с каждой встречной женщиной предстояло подробно и обстоятельно поговорить; странным потому, что после каждой такой беседы Леонтина все больше мрачнела и хмурилась, рука с газетным листом на отлете еще энергичней металась из стороны в сторону. Поскольку тревога была общей, единодушие полным, ни одна из встреченных ею женщин не спешила уходить, и толпа разрасталась.

В первом кабинете им попался Вилнис Бренцит, однако тот отказался говорить по существу. При виде толпы возбужденных гражданок он поторопился снять очки; этот условный рефлекс у него сохранился с мальчишеских лет — в любой перенасыщенной страстями обстановке Вилнис Бренцит в целях безопасности спешил убрать с лица стекло.

— Ничем, уважаемые, не могу вам помочь, — Бренцит укрылся за своим письменным столом, — у меня одна голова на плечах, есть тут начальники повыше, у тех и голов побольше.

В результате настойчивых усилий женщинам удалось-таки пробиться к Рупейку. В свой кабинет разгоряченных посетительниц Рупейк не впустил, для переговоров вышел в коридор.

— Слушаю вас, гражданки. По какому вопросу?

— По вопросу о кладбище. — Леонтина тряхнула многострадальным газетным листом.

— Как, неужто все помирать собрались? — изумился Рупейк.

— Мы хотим лечь рядом со своими мужьями! — выкрикнул кто-то из задних рядов.

Леонтина ощутила великое искушение на высокомерную насмешку Рупейка ответить какой-нибудь гремучей колкостью. Ах ты шут гороховый! Нет, она не из тех, кто позволяет с собой обращаться как попало. Однако пришлось сдержаться, разговор был слишком серьезен.

— Мы считаем публикацию извещения в газете явно поспешной, — заговорила Леонтина подчеркнуто официальным тоном, стараясь придать голосу как можно больше достоинства. — Мы просим письменного подтверждения, что нам на кладбище будут обеспечены места подле наших близких!

— Но ведь вы пока все живые!

— Как раз потому. Живых людей извещения, подобные этому, — Леонтина разорвала газетный лист пополам, — оскорбляют!

— К сожалению, отменить постановление не представляется возможным. — Теперь и Рупейк стал официально сдержанным. — Распоряжение объясняется не прихотью. Имеются предписания, существуют правила. Кладбище закрыто в ваших же собственных интересах. С санитарией шутки плохи. Занесет с водой какую-нибудь заразу, кто будет отвечать?

— Пусть это вас не волнует, вода в кладбищенском колодце лучшая в Зунте.

Хотя Рупейк, не будучи дураком, сразу же смекнул, что имеет дело с невиданными прежде недовольством и единодушием, более того, что новое постановление задело зунтян за живое, все это не изменило ни его отношения, ни хода мыслей. Опыт, вера и рассудок Рупейка покоились на основополагающем принципе, которому он следовал неукоснительно: что бы там ни было, шагай вперед, только вперед! Любая шумиха по поводу уже решенного вопроса неминуемо привлекла бы к себе внимание вышестоящих инстанций — что-то там не в порядке, что-то не так. А у него всегда во всем порядок. Всегда все правильно. Только вперед!

Несколько дней спустя после беседы Рупейка с женщинами умер Евинь Стрикис, у которого на Старом кладбище были похоронены родичи пяти колен. Дочке Евиня, прославленной в районе доярке, пришлось выслушать пространную речь о том, что ей своим примером надлежит выполнить важную воспитательную миссию — развеять предрассудки и глупость зунтян. Но случилась вещь неслыханная. Зять Евиня с помощью нескольких дюжих трактористов под покровом ночной темноты закопал покойника рядом с могилой его благоверной. Церемония прощания состоялась при свете дня уже над зарытой могилой. Рупейк объявил, что похороненный будет изъят из могилы, однако это осталось словами.

До осени кладбищенская война велась с переменным успехом. Кое-кто из новоселов похоронил своих на кладбище в Стропинях рядом с Сашей Хохохо, те же, у кого на Старом кладбище лежали близкие, хоронили там.

Конфликт обострился осенью погожим воскресным днем, когда перед кладбищенскими воротами были обнаружены заграждения из колючей проволоки. Преграда никого, разумеется, не остановила, но Леонтина до того рассвирепела, что там же, на виду у всех села писать Рупейку письмо, выразив в нем свои мысли по данному вопросу от «а» до «я». У Леонтины нашлись единомышленники, так что день, предназначенный для уборки палой листвы, превратился в день писания писем. Те, кто до наступления темноты не успел свои чувства выразить на бумаге у кладбищенских ворот, поспешил наверстать упущенное, воротившись домой. В среду утром Рупейк, зайдя в свой кабинет, обнаружил на столе семьсот тридцать восемь писем от жителей Зунте. Почтальон для удобства переноски постпакета перевязал его синтетической веревкой