Звезды над стройкой напоминают обо всем, что связано с родной землей. Но на родине они покрупнее и светят ярче. На минуту Бабкин отрывается от работы, поднимает голову.

Широко шагая, к работающим подходит рослый бородатый Лазаревский. Его фигура в этот вечер кажется Бабкину особенно значительной и видной. Строитель!

— Кончаем, товарищ инженер-майор! — радостно говорит Бабкин. — Работы немного. Моим ребятам только дай работу! Руки у них проворные.

— Это хорошо, Афанасий Климентьевич. Сегодня мы должны закончить отделочные работы.

Слесари устанавливают панели перил, прикрепляют их к верхнему поясу моста. На правом берегу чугунные столбы фонарей уже установлены. Они красивы: на вазах матовые шары, стволы столбов увиты виноградными лозами. Хорошо постарались флоридсдорфские литейщики! На решетках перил туго связанные снопы клонятся колосьями вниз. Жатва…

А на левом берегу поют свое, родное, много раз слышанное, но здесь звучащее по-особенному радостно и волнующе. Песня поднимается к звездам, уходит в темный, молчаливый город.

Есть на Волге утес,

Диким мохом порос

От вершины до самого края…

Бабкин различает в хоре мощный бас Гаврилова и, вспомнив сухопарую подвижную фигуру кузнеца, улыбается в усы: «Хороши голоса тульских соловьев!»

— Раньше времени закончим, Александр Игнатьевич. Еще на два часа дела.

Лазаревский подходит к устанавливающим перила. Но с левого берега, оборвав песню, зовут инженер-майора, и Александр Игнатьевич, звонко шагая по настилу, торопится на вызов.

Прибыли последние панели перил. На машине старый Пауль Малер, дядюшка Вилли, Фогельзанд, несколько рабочих и вихрастый музыкант Людвиг. Одеты они по-праздничному, и хмурое лицо старого вагранщика при свете прожекторов теряет свою обычную угрюмость. Рабочие сходят с машины, пожимают Александру Игнатьевичу руку. Последним подходит Людвиг. Его ручонка исчезает в большой руке Лазаревского.

— Мы окончили свою работу на сутки раньше, — говорит Малер. — Слово выполнили, от вас не отстали.

— Спасибо, товарищ Малер!

— А когда загорятся фонари? — Малер протягивает свой узловатый палец к столбам, над которыми дрожат звезды.

— Сегодня, — отвечает Александр Игнатьевич, — когда закончатся работы.

— А разве фонари уже подключены к городской сети?

— Нет, но мы дадим энергию с нашей походной электростанции.

— Вы нам разрешите остаться до этого момента?

— Оставайтесь, товарищи! Ведь вы же строители! У нас общая радость.

— Не сможем ли мы еще в чем-нибудь помочь вам?

— Не беспокойтесь. Работы осталось мало, людей у нас достаточно. Идемте вот на эти балки, отсюда открывается хороший вид на мост.

Тонкий, красивый мост, освещенный прожекторами, висит над темной водой Шведен-канала. Арки его, выходящие из воды, держат на себе литой чугун перил и фонарей.

В апреле, когда еще и года не прошло после окончания войны, среди развалин домов на набережных канала советские строители создали новое, красивое и долговечное строение, о которое разбились клевета и ложь. На долгие годы мира строился мост.

А с берега снова неслась песня, широкая, как разлив Волги, как степные просторы за нею, как небо над ними:

И стои-и-и-ит велика-а-ан…

Малер говорил Александру Игнатьевичу:

— Хорошую память вы оставляете по себе городу. Нам, людям, у которых руки грубы от мозолей, этот мост будет говорить о дружбе, о той радости труда, которую мы узнали. Я уже стар, товарищ майор, да и когда был помоложе, то с большой неохотой оставлял постель утром, чтобы стать — в который раз! — на свое место у вагранки. Я называл ее Черной Бертой. «Ну, сколько ты еще крови у меня сегодня выпьешь, Берта?» — говорил я ей каждое утро. А теперь, в эти дни… Удивительное дело! Я не мог спать после половины шестого. «Как там наша Розина (этим именем я назвал вагранку)? Как там наша крошка Розина?» — начинал думать я. И мне не спалось, мне хотелось поскорее быть в мастерской, готовить Розину к плавке! И, приходя на место, я испытывал какое-то особое, никогда мною не изведанное чувство: я видел себя хозяином… Мне было больно смотреть на каждую царапину на железном теле нашей Розины: она ведь плавила чугун для моста! Я… очень сожалею, что эти счастливые дни окончились и мои руки снова никому не нужны…

— Будем надеяться, товарищ Малер, что ваши чудесные руки мастера еще пригодятся вашей родине.

— Да, — тихо проговорил старик. — Даже в самую темную ночь звезды светят нам, как огни надежды. Если бы не эта надежда, то на свете не стоило бы жить.

…Батальон был выстроен, и при свете прожекторов Александр Игнатьевич видел лица строителей, с которыми ему пришлось пройти большую, славную дорогу. Какой памятник способен выразить все величие и красоту их подвига? Какими словами сказать о нем?

И вот новое создание их неутомимых рук — мост, на который еще не ступала нога пешехода. Низко склонились на решетках перил чугунные колосья, полные литого зерна. Матовые шары фонарей, высоко вознесенные над водой, нальются сейчас ярким светом, и темная вода канала отразит железный профиль нового моста.

В коротком взволнованном слове Александр Игнатьевич поблагодарил товарищей по строительству за самоотверженный труд, прочитал полученные поздравления и благодарности командующего, коменданта города, письма от Центрального комитета Австрийской коммунистической партии, от общественных организаций и отдельных депутатов парламента.

Погасли прожекторы, и минуту стоящие в строю видели только поблескивающую на груди Александра Игнатьевича Золотую Звезду Героя. И вдруг восемнадцать матовых шаров залили мост мягким светом. И все увидели созданное ими. Оно было прекрасно!…

Грянуло громкое и дружное «ура». Десятки рук клепальщиков, слесарей, кузнецов и каменщиков подхватили Александра Игнатьевича, подняли его высоко к звездам. Он взлетал к ним и опускался, его снова бережно подхватывали и бросали ввысь.

— Спасибо!… Спасибо!… Вам спасибо, товарищи! — выкрикивал Лазаревский. — Хватит! Ну… я вас прошу… довольно!

В эту ночь впервые в городе ярко загорелись огни нового моста. И долго на берегу канала шумели радостные голоса строителей.

Джо Дикинсон шел на свидание с Морганом. Завтра Первое мая, и Сэм проводит беседу в клубе. Джо нужно поговорить с Сэмом. Вчера капитан Хоуелл, погрозив шоферу кулаком, сказал: «Ты за свои проделки поплатишься, черная скотина!» Борьба начата, враги готовятся наступать. Что скажет, что посоветует Сэм Морган? Но теперь никакие угрозы не запугают Джо. У него есть верные товарищи. И они знают, что нужно делать! Мужество миллионов простых сердец выиграет битву за мир!

Подходя к освещенному подъезду клуба, Джо увидел стоящих у крытого «джиппа» двух чинов «милитери полис» в красных фуражках. Третий покуривал сигарету у входа в клуб. На ступеньках валялось много окурков. Джо замедлил шаг.

Увидев его, полицейский, стоявший у входа, торопливо сбежал вниз. Сердце Джо сжалось от недоброго предчувствия. Враги не спят. Но чего ему бояться? Он начал бороться за правду и будет продолжать борьбу… А далеко отсюда, на пороге бедного дома, слепая мать ожидает сына. В знойный полдень под крышей нежно воркуют голуби. В песке у порога копошатся соседские ребятишки. А по недалекой дороге медленно катит повозка, и лениво прядающий ушами мул слушает тихую песню возницы о Джоне Брауне [11].

Джо смело подошел к подъезду клуба, вполголоса напевая ту песню, что, наверно, звучит сейчас у дома его матери:

Сам Джон Браун!

Сам Джон Браун

Там сидит во славе

И трубит в свой рог;

Псы его борзые

Улеглись у ног.

Пусть его глаза

Кажутся закрыты, -

Видит наш Джон Браун

То, что от нас скрыто.

Видит день суда,

И что кончен плен,

И ружье лежит

Поперек колен -

Нашего Джон Брауна,

Нашего Джон Брауна.

Долго матери придется ждать…