– Всё остальное не помню, но больно мне точно не было!

– Да зачем вообще было ко мне подходить и успокаивать! Ты понимаешь, что я мог ненароком убить тебя, а утром даже не вспомнить, как всё произошло. Кто тебя просил всё это делать! Мазохистка ты чёртова!

Нет, с меня достаточно. И это после всего, что я для него сделала! Мог бы ограничиться элементарным спасибо, но обвинять меня! Это уж слишком.

– Да пошёл ты!!! – ору я, выдёргиваю руку, которую он сжимает (теперь синяк будет и на другом предплечье), и, гулко хлопая дверью, выбегаю из дома.

На улице идёт дождь. Не дождь, а ливень. Вот почему в комнате так сумрачно.

Я останавливаюсь во дворе. Полосы дождя больно хлещут по лицу и открытым рукам. Одежда моментально промокает. Но мне всё равно. Любая физическая боль лучше той, что затаилась в душе. Я выхожу на улицу и тут понимаю, что вылетела без сумки, в которой ключи от машины. Нет, я не вернусь в клетку к этому зверю. Я лучше пешком пойду до Москвы. Хотя осознаю, что идти никуда не хочу и не могу. Опускаюсь на скамейку возле ворот и сижу, подставив лицо жёстким струям. Где-то глубоко внутри закипающие слёзы находят выход. Как хорошо плакать под дождём, никто, кроме тебя, не заметит.

Сверкает молния, над головой оглушительно грохочет гром. Инстинктивно закрываю глаза, а когда открываю вновь, он стоит передо мной. Эффектное появление, ничего не скажешь! Как в фильме ужасов. Он тоже не потрудился захватить куртку или хотя бы зонт. Он протягивает мне руку. Съёжившись на скамейке, я неуверенно смотрю в его глаза. Как всегда, ничего не могу в них прочесть, поэтому протягиваю руку и не знаю, что меня ждёт.

Он рывком поднимает меня со скамьи, с силой притягивая к себе так, что я бьюсь о его грудь. Его руки обнимают меня за плечи, он низко наклоняется к моему лицу и, сама не понимаю как, но, о Боже, мы целуемся. Дождь хлещет с невероятной силой, вода попадает в рот вместе с поцелуем, но я не хочу это прекращать. Не уходи, мгновение! Страх и гнев исчезают, как и не было. Он отрывается от моих губ и хрипло спрашивает:

– Ты достаточно вымокла, чтобы появился повод вернуться?

– Да, – к словам я утвердительно киваю головой.

Он за руку ведёт меня в дом, размашисто шагая через двор, я почти бегу следом. На кухне он останавливается и сразу же начинает стягивать с меня мокрую кофточку, за ней следуют брюки. Я не остаюсь в долгу, тяну его футболку, но она так плотно обтягивает тело и так прилипла, что не сразу получается, точнее не получается вообще. Он отстраняется от меня, снимет её сам, достаёт откуда-то большое полотенце, набрасывает мне на голову и вытирает мокрые волосы. Мы стоим посреди кухни, я только в трусах, он в джинсах. Продолжение известно любому из нас.

Он подхватывает меня на руки и идёт в спальню. Успеваю заметить, что он поменял постельное бельё. Больше ничего не замечаю. Только он. Его горячие губы, которые обжигают замёрзшее тело. Его сильные нежные руки. Я не могу сдержать стон, я растворяюсь в наслаждении. Я никогда не испытывала подобных ощущений. Почему моё коварное тело получает удовлетворение от того, кого должно опасаться?

После того, как всё закончилось, он молча встаёт с кровати, достаёт из шкафа джинсы, трусы и футболку, одевается. Потом смотрит на меня, в шкаф, снова на меня.

– Выбери что-нибудь сама из моей одежды. Я на кухню. Приходи, поговорим.

Ох, ничего себе! Мне гораздо легче с ним заниматься сексом, чем говорить. Но без разговоров, наверное, не обойтись.

Я подхожу к низкому полированному шифоньеру (кажется, так назывался этот предмет мебели). Шкаф почти пустой, если сравнивать с моим, из которого всё вываливается, стоит открыть дверцу. На полках аккуратно (не то, что у меня!) разложено: наверху постельное бельё, два-три комплекта, на следующей майки и футболки, их также три или четыре, рядом стопка трусов, ещё ниже пара джинсов.

Открываю большое отделение. На плечиках висит куртка и две рубашки, одна джинсовая, другая фланелевая. Не густо! А где пиджаки, брюки, свитера? Я беру фланелевую рубашку в клеточку, натягиваю на себя. Она мягкая, приятная на ощупь. Мельком отмечаю лейбл Gucci. Как я понимаю, у него принцип в одежде: лучше меньше, да лучше.

Рубашка меня сразу согревает во всех смыслах: она тёплая и пахнет им. Я застёгиваю её, подкатываю рукава. Зеркала в комнате нет. Пытаюсь руками разгрести то, что у меня на голове. После сумасшедшей ночи, дождя, его активного вытирания, а потом секса о причёске лучше не думать. Всё, повода медлить больше нет. Бреду на кухню, как на казнь.

Он сидит за столом. В руках дымящаяся чашка кофе. От аромата у меня кружится голова и предательски урчит живот. Он молча достаёт из микроволновки тарелку с омлетом, ставит на стол и указывает на стул. Пока он не хочет со мной разговаривать. Прекрасно! Отсрочка для еды.

Молча поглощаю омлет, передо мной появляется тарелка с нарезкой: сыр и колбаса, большая чашка кофе. Делаю бутерброд и, запивая кофе, проглатываю, почти не замечая вкуса. Наконец-то желудок насыщается и замокает.

– Когда ты ела последний раз? – вдруг спрашивает он.

Я задумываюсь об этом. Вчера был рабочий день, я пообедала, а потом понеслось.

– Почти сутки назад, – отвечаю я.

– Я забросил твою одежду в стиралку, придётся немного подождать, пока высохнет. Заменить мне её нечем, прости, в этом доме ни клочка женской одежды.

– Ничего страшного.

– Как я понял, ты никуда не спешишь, и тебя никто не ждёт.

– Сегодня у меня выходной, а отца я вчера предупредила. Извини, мне пришлось воспользоваться твоим телефоном. Мой не ловит сеть.

– Я знаю. И что же ты сказала отцу?

– Ну… что одному знакомому понадобилась помощь, и я задержусь.

– А что он ответил?

– Чтобы я была осторожна.

– И ты, конечно, его не послушала, – с грустью констатирует он.

– Максим, – я понимаю, что настало время разговора и беру инициативу в свои руки. – Я не знаю, что тебя так разозлило, но ничего страшного вчера не произошло. Ты много себе нафантазировал. Единственно, мне было страшно от того, что тебе очень долго не становилось легче, что бы я ни делала.

– Ты так долго спала, а я медленно сходил с ума, думая, что прибил тебя, придушил или сделал ещё что похуже. Если бы не хорошее знание физиологии и медицины, которое доказывало мне, что ты просто спишь, я бы отвёз тебя в реанимацию.

– До этого у меня был трудный день, а потом бессонная ночь, я устала, как тут не заснуть.

– И скажи на милость, что заставило тебя после трудного дня ехать за сто километров, а потом ещё проводить бессонную ночь с полубезумным маньяком.

– Не говори о себе так. Ты не полу…

– Не уходи от ответа. Зачем ты всё это делала?

Я молчу. Он требует сказать то, о чём женщины предпочитают не говорить. Но, наверное, придётся, иначе он не отстанет. Он выжидающе смотрит на меня.

– Ты… мне… нравишься, – выдавливаю из себя и опускаю голову.

Его реакция, как всегда, непредсказуема. Он хохочет. Я вспыхиваю, поднимаю голову, смотрю на него с обидой:

– Что в этом смешного? Девушки, обычно, не делают таких признаний, но я повторю ещё раз. Ты мне очень нравишься. Мне почему-то захотелось быть рядом с тобой.

Он замолкает, внимательно смотрит на меня.

– Так, давай разбираться, – с улыбкой говорит он. – Я тебе нравлюсь, ты хотела быть со мной. Но теперь это прошло?

– Э… нет, не прошло.

– Прекрасно! И что же тебя привлекло во мне? Секс?

– Когда я вчера ехала сюда, я не знала, какой с тобой секс.

– Ты разочарована?

– Нет, напротив.

– Хоть это радует. Но, видишь ли, ничего, кроме прекрасного секса (если он для тебя действительно прекрасный), я тебе дать не могу. У меня ничего нет, ну, кроме того, что ты уже видела. Вот этот дом, машина, которая вечно ломается, мелкий бизнес. У меня даже нет особых сбережений.

– Почему ты меня считаешь мелочной и меркантильной? Ты можешь мне дать что-то, можешь ничего не давать, я просто хочу быть с тобой, остальное неважно.