— Так, так. Знать, закупил… Молодец!

— Стегачев несет газеты.

— Илья Васильевич, неси и нам свежую новость.

— Здорово, редактор! Что нового в печати?

— Сидор Акимович, а как твоя «ворошиловка», та, что сеял в низине? Не вымокла?

— Ого! Та «ворошиловка» стояла как лес.

— Сколько дала центнеров?

— Двадцать восемь с гаком.

— Вот это да!

— Эх, мне бы никаких прений не нужно, если бы только получить грузовые машины… Тогда бы я с электролинией выскочил. А иначе транспорт живьем зарежет.

— А как же с тракторами? Придется делить?

— Без дележки все уладим. Я уже говорил с Кондратьевым…

— А я говорил в крайсельхозотделе.

— А марьяновцы еще не приехали?

— Скоро прибудут.

— Это не ихняя машина пылит?

— Нет, это беломечетинцы.

— Танюша, милая, да у тебя все делегатки! С мужчинами не живешь в ладу?

— Всякое бывает, но женщины у нас актив надежный. Познакомься: моя помощница Варвара Сергеевна Аршинцева.

— А мы уже знакомы. Помнишь, телушку на базаре вместе выбирали. Теперь она уже корова, славная стала.

А посмотрите, как был встречен Хворостянкин. Знакомая всем тачанка с красочным видом Кубани на задке и с надписью «Красный кавалерист» лихо вкатилась на площадь, и не успел Никита приостановить горячих, в мыле, коней, как Хворостянкин браво, как всегда, соскочил на ходу и, подпушивая усы, сразу очутился в кругу друзей. И тут же, после довольно крепких рукопожатий, начались угощения табаком — кисеты и пачки «Беломора» были протянуты к рукам Хворостянкина. Однако Игнат Савельевич, чтобы не уронить в чужих глазах свое достоинство, даже не взглянул на кисеты и пачки «Беломора», а усмехнулся в усы, вынул белый целлулоидный портсигар, доверху набитый «Казбеком», и сказал:

— Отведайте моих ароматичных.

— Можно и ароматичных.

— Игнат Савельевич, а как оно работается? Какие планы?

— По привычке, — важно ответил Хворостянкин. — Все тащу на себе…

— А говорят, Нецветова дюже тебе подсобляет. И даже… подстегивает?

— Меня подстегивает? — И Хворостянкин громко рассмеялся. — И такое придумал! Да еще не родился такой человек, чтобы я дозволил ему меня подстегивать. А насчет того, чтобы в чем подсоблять по партийной линии, то другой разговор.

— А все ж таки критикует, не дает спокойно жить?

— А чего ж ей меня критиковать? — Хворостянкин пустил в усы дым и удивленно двинул плечами. — Живем мы дружно, в работе имеем контакт, но и не без того, чтобы иной раз друг друга покритиковать… Тут главное, чтобы партийный руководитель глубоко и правильно уяснил линию председателя… Ведь от председателя идут все нити руководства.

«Ишь куда загнул, умник, — подумал Никита Никитич Андриянов, все время стоявший молча. — И такое прет, усач, даже глазом не моргает…»

— А что же касается моих планов, — продолжал Хворостянкин, — то пойдемте в холодочек, посидим, и я вам нарисую картину в общих чертах… А подробно все изложу в прениях…

Так как обещание «нарисовать картину в общих чертах» на деле означало пространное восхваление своей особы и, надо полагать, восхваление это будет неинтересным, то лучше оставим Хворостянкина с его друзьями и обратимся к Ивану Егоровичу Шацкому, к которому давно подошел Григорий Мостовой. Они успели о чем-то поговорить и теперь не спеша направлялись к пивному ларьку, где продавщица, полногрудая, круглолицая женщина в белом переднике, гремела насосом и не без интереса во взгляде посматривала на идущих к ней таких молодцеватых клиентов. Две кружки в белых шапках пены были поставлены проворной рукой на стойку в тот момент, когда Иван и Григорий подступили к ларьку.

— Не пиво, а одна прелесть, — сообщила продавщица, взглянув на механизаторов счастливыми глазами. — Первые кружечки из только что открытого бочонка. Пейте на здоровье!

— Честное слово, не понимаю, — заговорил Григорий, беря кружку и совершенно не замечая откровенно счастливого блеска в глазах продавщицы. — Ну, почему мы не можем подвести итоги на активе? Это даже лучше: все услышат.

Иван Шацкий молча смотрел на оседавшую пену, не решаясь поднести кружку к губам, и его задумчивое лицо было строгим.

«Русявенький собой ничего, — думала продавщица, измерив Григория пылким взглядом. — И одет прилично, при галстуке; наверное, учитель или какой командировочный. И совсем молоденький, должно быть, еще неженатый… А чернявый еще красивее и очень похож на директора. Вид такой суровый, видать, годами постарше… и женатый…»

Заметив у Шацкого на рубашке оторванную пуговицу, продавщица сказала сама себе:

«Ага, вижу примету… Значит, и этот неженатый. А почему бы ему и быть женатым! Мужчина в самом цвету…» После этого она посмотрела на Шацкого обворожительно-ласково, подарила ему улыбку и тотчас зарумянилась. Но друзья допивали пиво и ничего этого не видели.

— У меня опасения вполне реальные, — говорил Шацкий. — Подумай сам: как же мы будем подводить итоги на активе, когда у тебя гусеницы, а у меня конница в шпорах…

— Да не в этом суть, гусеницы или шпоры…

«Господи, и о чем это они? Гусеницы, шпоры… чуднό, — рассуждала про себя продавщица, уже не решаясь дарить улыбку ни тому, ни другому. — Завели такой скучный и непонятный разговор… Нет того, чтобы посмотреть в мою сторону, а там и обменяться взглядами, а там и сказать одними глазами что-нибудь такое важное да приятное…»

— Хорошо, давай примем такие условия, — продолжал Григорий. — Весь итог нашего соревнования будет исчисляться в переводе на мягкую пахоту… И вот тут я тебя прошу: следом за мной бери слово и выступай.

— Зачем же выступать! — опять возразил Шацкий. — Пусть за меня скажет директор МТС.

— А я так не хочу. Я хочу, чтобы весь актив услышал твой голос.

— Ой, Гриша, какой же ты настырный! — Шацкий посмотрел на продавщицу, как бы ища поддержки. — Ну ладно, пусть услышат.

— Теперь, Гриша, вы довольны? — ласково спросила продавщица, желая принять участие в разговоре и таким образом быстрее познакомиться.

— Повторить! — вместо ответа сухо проговорил Григорий.

— Можно… Я вижу, вы не рощенцы, — заговорила продавщица, наполняя пивом кружки и явно намекая на желание познакомиться. — А знаете, какое у нас вечером интересное кино? Эх, вы не знаете, просто прелесть: «Поезд идет на Восток». По вечерам я в буфете работаю…

Иван Шацкий, принимая из рук продавщицы кружку, теперь заметил и улыбку и очень ласковый взгляд. «А смазливенькая собой бабенка», — подумал он и хотел было вступить в разговор и расспросить, что же происходит в том поезде, что идет на Восток, и какие бывают товары в буфете, но тут к ларьку подошла Настенька Вирцева в роскошном платье и в модной прическе, ведя под руку какого-то мужчину.

— Гриша! Иван Егорович! — весело сказала она. — А вот и мой «соперник»! Познакомьтесь — Андрей Стародубцев, усть-невинский комбайнер. Я его приглашаю в чайную, а он тянет меня к пиву.

При упоминании слова «соперник» хозяйка пива вдруг насторожилась, уже предвкушая услышать от этой молодой и веселой женщины нечто такое, что холодком пройдет по всему телу. Она охотно подала пиво «сопернику» и, склонившись на прилавок полной грудью, приготовилась слушать. И какое же разочарование выразилось на ее лице, когда она услышала разговор о самоходных комбайнах, о подвозке горючего, о том, как лучше проводить ремонт машин!

«Так это ты только на языке хвалишься соперником, а на деле ничего в тебе интересного нету», — с горечью подумала продавщица, и улыбка на ее миловидном лице уже не появлялась. И хотя в душе ее еще хранилась надежда, что после обычных разговоров о комбайнах и о горючем клиенты коснутся и самого «соперника», но тут откуда-то появился Рубцов-Емницкий и окончательно все дело испортил. Живой в движениях, чисто выбритый, празднично-веселый, с портфелем в руках, он тут же осведомился, хорошо ли пиво, нет ли каких жалоб, а потом сообщил, в какие магазины и какие товары завезены по случаю приезда актива, и в заключение потребовал себе пива.