Разучив песни из «Володиной катушки», я уже смог их публично исполнять. Отсутствующие вокальные данные особенного значения не имели, поскольку песни исполнялись всеми присутствующими на «концерте» и каждый, при этом был увлечён собственным пением, а не мастерством гитариста.

Зато умение играть на гитаре и знание пары сотен популярных текстов сразу приобщало такого умельца к сообществу людей, носивших свитера грубой вязки, говоривших друг другу «старик», одобряющих поступки других словом «годится», вешающих на стену портрет Хемингуэя, которого было принято называть просто Хэм, и, что было уделом самых продвинутых «стариков», ежегодно ходить в горы как герой Высоцкого в фильме «Вертикаль» с культовыми песнями конца шестидесятых:

Парня в горы тяни, рискни,

Не бросай одного его, …

Вот в такую компанию меня и тянуло в шестнадцать лет.

В октябре 1967 года мои родители уехали в отпуск, оставив меня и сестру на попечении бабушки.

Через три дня я с двумя ребятами шел по центральной улице Гродно, которая и тогда, и сейчас, называется Советская. Я находился в середине компании, на груди висела гитара, и я на ней бренчал, а мои товарищи подпевали. Громко мы петь не могли по причине нашей трезвости вследствие малолетства, отсутствия опыта и денег.

Вдруг около нас остановился милицейский «газик», оттуда вылез подполковник и приказал мне немедленно сесть к нему в машину. Один из моих товарищей попробовал за меня вступиться, тогда и ему было приказано последовать за мной.

Мы подчинились, «газик» развернулся и увёз нас в центральное отделение милиции города.

Там нас, уже без гитары, сфотографировали анфас и в профиль, заполнили карточки задержания, но в «обезьянник» не посадили и три с половиной часа мы провели на лавке напротив дежурного офицера. В конце концов, нам объявили, что впредь мы должны вести себя прилично, не допускать нарушения общественного порядка, который нарушали тем, что шли по улице с гитарой и мешали другим прохожим, после чего отпустили по домам. Гитару, к моему большому удивлению, мне вернули.

Бабушке я тогда ничего не сказал. Какое дело бабушке до похождений взрослого внука? Но сохранить происшедшее в тайне не удалось.

Папа возглавлял военно-врачебную комиссию, через которую шло распределение путевок как офицерам армии, так и милицейским чинам. Поэтому папу в городе знали многие. И вот, когда родители вернулись из отпуска, папе позвонили из отдела милиции и он поехал посмотреть, чем же именно отличился его сын.

В милицейском деле содержались все мои данные, также там находились две фотографии и запись о том, что я нарушал общественный порядок тем, что играл на гитаре, мешая прохожим.

Папа перепугался жутко.

Я заканчивал школу и собирался поступать в военную академию, а тут — почти уголовное дело. Папа принялся упрашивать милицейского начальника не давать хода этим документам, что и было папе обещано.

На следующий год вся наша троица поступила в военные учебные заведения: в училище подводного плавания, в строительное училище и в космическую академию. Тем самым наше краткое музыкальное выступление на улице города Гродно, завершившееся милицейским протоколом, не помешало нам стать офицерами в трех различных стихиях: под водой, на земле и в космосе.

В академии имени Можайского, куда я поступил в июле 1968 года, я не был в числе пятёрки лучших музыкантов нашего курса.

Пели мы Высоцкого, Клячкина, Кукина, Городницкого, Визбора, немного — Окуджаву, а, кроме того, три-четыре «кадетских» песни. «Кадетов», то есть — выпускников суворовских училищ, в нашем отделении, состоящем из двадцати четырех курсантов, было шесть человек, поэтому знатоков «кадетских» текстов оказалось больше, чем знатоков других песен. Почти каждый вечер мы дружно хором затягивали:

Кадеточка… Кадетские мечты…

Понемногу песенный репертуар расширялся и пополнялся различными произведениями, пока нашему отделению (курс состоял из четырёх учебных отделений) начальник курса не поручил выпустить стенгазету.

Что уж в этой затее было такого сложного и трагического — я сейчас представить не могу. Но ночное бдение в связи с порученным делом, при том, что я не писал и не рисовал ничего по причине полного отсутствия художественных способностей к изобразительному искусству, подвигло меня сочинить песенку о том, как мы делали газету.

Это незамысловатое сочинение было первым моим текстом, который стал известен всему курсу. После успешного дебюта, естественно, более достойные события, такие, как, сдача экзаменов, не могли остаться без внимания.

Одной из первых стала песня о Зое Алексеевне Сибикиной, преподавателе различных высших математик. Зоя Алексеевна, хотя и преподавала на общеакадемической кафедре, тем не менее, курсантов нашего учебного отделения очень хорошо знала и к нам удивительно внимательно относилась. Думаю, что дело было не только в том, что наша специальность предполагала изучение большого объема математики, а потому, что мы были первыми, кого готовили по новой специальности — инженер-кибернетик. Математические предметы на первых курсах нашего обучения были основными предметами, а Зоя Алексеевна — главным преподавателем.

О ней я написал:

Вся доска исписана, числами усеяна.

Я пытаюсь в формулах хоть что-нибудь понять.

А у доски стоит она — Зоя Алексеевна

И напоминает мне, что надо отвечать.

…

А может быть товарищ педагог Сибикина

Двойку мне простит — поставит в следующий раз.

Это сочинение быстро стало популярным, что прибавило мне энтузиазма и теперь, когда большинство курсантов начинали готовиться к очередному экзамену, я принимался сочинять очередной текст.

На младших курсах мы изучали общеобразовательные для инженеров космических войск предметы. Один из таких предметов — электроника. Под этим обезличенным названием нам давали сведения о принципах действия электронных устройств, что, в конечном итоге, нашло отражение в тексте песенки.

Преподавал нам курс электроники доцент Бéрсон, который на правой руке не имел сразу трех пальцев: у него отсутствовали средний и безымянный пальцы, а также мизинец. Поэтому, когда он говорил и правой рукой показывал, что если мы будем плохо учиться, то мы получим два балла, а когда будем хорошо учиться — то пять, жест у него, обладателя только двух пальцев, всегда получался одинаковым.

Это в какой-то степени вошло в текст песенки про электронику:

Я люблю электронику. Провода, трансформаторы,

А мечта моей юности — это мультивибраторы.

Плоскостные транзисторы, лампы с антикатодами,

Но из всех выпрямителей — лишь с двойными диодами.

Берсон ходит по кафедре, говорит тривиально

Для чего в электронике очень нужен паяльник,

А вокруг столько техники: провода, трансформаторы,

Он на пальце восторженно объясняет локаторы…

Все смешалось, запуталось: провода — с проводницами.

И ищу на зачете я шпоры между страницами,

А Берсóн смотрит ласково (притворился, наверно).

А я помню в приемнике только корпус фанерный.

Надо сказать, что эта песенка, несмотря на то, что я вроде бы даже вышел за пределы чисто учебной темы (вспомним про пассаж: «провода с проводницами»), не получила на нашем курсе широкой популярности именно из-за того, что мелодия её была односложной и малоинтересной.

Зато если в качестве музыкальной основы использовалось что-либо из Высоцкого, то успех такого произведения был всегда обеспечен.

На границе жидкости с самым твердым телом

Полоса нейтральная. Справа, где металл…

Я доску за полчаса исписал всю мелом,

Но откуда что берется так и не сказал.

С физикой у меня отношения так не заладились, перебивался я с тройки на четверку, и в цитируемой песенке о физике мои отношения с преподавателем предмета Заводчиковой описаны довольно верно: