— Отставить слезы! Выше голову, хвост трубой. Становись по два, берись за руки!

Откуда-то взявшийся хромой старик повел цепочку ребят.

— Все, что ли? — спросил Юрий дрожащую и клацающую зубами девчонку вожатую.

— Вроде все… Не знаю, — ответила та и вдруг пронзительно закричала: — Падает! Па-адает!!

Высоченная сосна падала долго, две или три секунды. Юрий Решетов успел столкнуть с крыльца последних ребятишек. Его накрыло самой серединой ствола, где собралась вся сила, влекущая дерево к земле. Дощатый голубой домик глухо хрустнул и осел, склонив набок белую крышу.

Этот последний шквал урагана был самый свирепый. Он выломал всю прибрежную опушку, разметал половину легких лагерных строений, откуда какие-то минуты назад вывели детей и те, наподобие огромной птичьей стаи, сидели на стадионе, прижавшись друг к другу.

Лагерный шофер, баянист и хромой старик сторож пытались вагами сдвинуть лесину, но дерево, распластавшись на земле, даже не колыхнулось. Сторож догадался принести пилу, и, только вырезав кусок смолистого ствола, они добрались до старшего сержанта милиции.

Они понесли его в сторожку — двое под руки, один в ногах, а позади, качаясь и спотыкаясь, брела растрепанная Юлия Андреевна. Она часто останавливалась, невидящими глазами смотрела то в небо, то в землю, зажимала руками голову и все повторяла:

— Ю-ю-юрочка-а-а!! Юраша-а-а!!

К счастью, в Увалово загорелся только Верхний край, отделенный от самого поселка небольшой болотиной и полосой тальника.

Были строжайшие запреты и призывы не складывать сено у домов. Но известно и проверено не раз, что до беды всякий запрет кажется выдумкой тех, кому делать нечего. Жители Верхнего края, державшие скот, уже натаскали к своим домам изрядно камыша, осоки и другой травы. На один такой вот стожок и просыпались искры с замкнутых ветром электрических проводов. Стожок вспыхнул, как бы взорвавшись. В считанные минуты загорелся дом. Красные лохмотья пламени понесло ветром. Они летели далеко, густо соря искрами. Занялся весь порядок, в домах стали взрываться баллоны газовых плит, и к пожарищу невозможно стало подступиться.

Огонь пытались тушить, но что сделаешь тремя машинами, когда пылает справа, слева, впереди и позади. Люди рвались что-то спасти, но большей частью только метались, сами рискуя попасть в огонь, кричали, но не слышали себя, ревели и ругались от бессилия. Зловещее, гнетущее, неодолимое было в разгульном движении огня, в свирепом его реве, в бешеной пляске красных струй, вздымающихся под самое небо.

Унялся пожар лишь под утро, когда не оставалось чему гореть и на подмогу прибыли пожарные машины из соседних городов.

Дубов всю ночь пробыл в райкоме. По телефону и через нарочных вызывал нужных людей, одних сразу отправлял на пожар, других рассылал по совхозам и колхозам, чтобы к утру они вернулись и доложили про обстановку в деревнях, третьи уже прикидывали, куда девать погорельцев, как одеть тех, кто ничего не вынес из огня, как их накормить. С каждым часом неотложных проблем становилось все больше и больше.

Минут десять спустя, как Виталий Андреевич сообщил в обком об урагане и пожаре, ему позвонил Гаврилов. Слышимость была плохая, сплошной треск. Из всего, что кричал ему Гаврилов, Дубов разобрал только, что утром в Увалово выедут работники областных организаций для оказания помощи и что сам он, Гаврилов, тоже приедет.

Солнце поднялось в свое положенное время. Небо было ясным, сияло голубизной. Утративший силу ураган исходил последними уже никому не страшными ветрами.

Виталий Андреевич отправился на пожарище. На улицах тракторами растаскивали упавшие деревья, по столбам, распутывая провода, лазали электрики, кое-где на крышах стучали топоры и молотки.

На Верхнем краю еще курились слабые дымки, у пожарных машин сидели и лежали на земле измученные люди в грязных брезентовых робах и касках. По бывшей улице бесцельно бродили, еще находясь в страхе и отупении, здешние жители.

Погорельцем выглядел и председатель райисполкома Владимир Николаевич Нырков — высокий, худой, косматый, белая рубаха измазана сажей, одна штанина разодрана от колена до низа, руки в ссадинах.

— Вот беда так беда, — заговорил Нырков, подходя к Дубову. — Пятьдесят домиков как не бывало. Ни разу не видал я такой жути. Будто порохом все начинено было.

— Зачем в огонь-то лез, Владимир Николаевич? — спросил его Дубов, трогая прожженный рукав рубахи.

— Надо было, вот и лез, — рассердился Нырков. — Где для примера, а где с перепугу… В районе как?

— Владимир Николаевич, ты Решетова из милиции знаешь?

— Юрка-то? Сосед мой. А что такое?

Дубов молчит.

— Что случилось?

— В пионерлагере его. Лесиной. Насмерть… Но он успел, детей убрали. С полчаса как привезли его.

— Это я его в милицию сунул, — зачем-то сказал Нырков. — Матери хоть сообщили? Один он у нее.

— Начальник милиции пошел… Будем хоронить со всеми почестями… Самому мне надо было в лагерь поехать, а я его послал.

— Вот беда так уж беда! — повторил Нырков и дрожащими пальцами выловил из пачки сигарету. — У нас бы тоже тут… Но паники не допустили. Правда, два пьяных мужика чей-то телевизор и узел с добром стибрили, — Владимир Николаевич сплюнул под ноги. — Вор на пожаре — самый последний вор… С чего начнем, Виталий Андреевич? — спохватился Нырков.

— Кой-что мы сделали, пока ты воров бил. Ты назначаешься председателем комиссии по ликвидации последствий урагана и оказанию помощи пострадавшим. Начинать надо отсюда.

— Я тут прикидывал меж делом, — после небольшой паузы сообщил Нырков. — Домов пятьдесят сгорело, семей получится раза в полтора больше. Некоторые уже устроились — у родни, по знакомым. Остальных придется пока в школьный интернат. До первого сентября. За это время надо жилье поставить.

Пока они говорили, вокруг потихоньку собрались погорельцы — угрюмая молчаливая толпа. Они ждали, что им скажут руководители района. У одних на лицах еще полная растерянность от случившегося, другие уже пришли в себя, кто просто озабочен, кто заранее злобится.

— Товарищи! — тихо и глухо заговорил Виталий Андреевич. — В дополнение к засухе еще одна беда посетила нас. Я разделяю ваше горе и заверяю всем авторитетом районной партийной организации, что мы сделаем для вас все возможное. Сегодня же будет оказана материальная и другая помощь. В поселке строятся три шестнадцатиквартирных дома, постараемся закончить их самое позднее через месяц. Будем еще строить. А пока надо устраиваться. Жить, работать. По размещению и другим вопросам прошу обращаться непосредственно к председателю райисполкома и председателю поселкового Совета. Еще раз повторяю: никто и никогда в беде у нас не был и не будет одинок. Не забывайте об этом, товарищи.

…Часам к девяти прояснилась картина по всему району. Ураган шел довольно широкой полосой, но в самом центре его оказались пионерский лагерь, одно из отделений совхоза «Смычка», деревня Жуково колхоза «Ударник» и Максимов хутор, где в эту ночь, избавив детей от забот, умер дед Андрюха Веселуха.

Другим деревням тоже досталось с избытком. По мере возвращения посланных по району людей Дубов все больше мрачнел, а под конец не выдержал и закричал:

— Да за что это нас!?

Со многих домов и с животноводческих ферм посрывало крыши, градом и ветром выхлестаны окна, без счета повалено леса, попадали опоры электрических и телефонных линий, перевернуто и помято с десяток зерновых комбайнов, разнесены стога сена на фуражных дворах. И еще много кой-чего пришлось Дубову занести в длинный список последствий урагана.

Скоро подъехал Гаврилов. Он стремительно вошел в кабинет, спросил прямо с порога:

— Жертвы есть?

— Один случай, — ответил Виталий Андреевич, выходя навстречу Гаврилову. — Милиционер Решетов.

— Как? Где? — бросал отрывистые вопросы Михаил Григорьевич.

Дубов рассказал о событиях этой ночи в пионерском лагере и, не дожидаясь новых вопросов, — о пожаре в райцентре, о положении в районе, о принимаемых мерах. Подал Гаврилову список, куда успел занести предварительные данные о разрушениях по каждому хозяйству. Все еще стоя посреди кабинета, Михаил Григорьевич достал из кармана очки с дымчатыми стеклами и блестящими дужками, стал читать, то и дело резко вскидывая крупную седеющую голову.