— Марьям, нельзя так отзываться о полковнике госбезопасности, — с напускной строгостью пожурила её Джин. — Это чревато большими неприятностями.

— Но я ведь всё равно улечу скоро с вами в Швейцарию, ханум, — легкомысленно пожала плечами девушка. — Вы обещали!

— Вот как? — усмехнулся Лахути. — И Марьям отбывает в Швейцарию? И тоже со всем семейством? Кто же, интересно, останется в Иране?

— Марьям, — с упреком взглянула на медсестру Джин, — я тебе обещала, конечно, и слово свое сдержу, только не забывай, пожалуйста, что в Швейцарию мы отправляемся не сегодня. Поэтому вплоть до дня отлета прошу вести себя сдержанно и соблюдать осторожность.

— Простите, ханум, — повинилась девушка. — Просто больно уж мне этот полковник не понравился.

— Я тебя понимаю, мне он тоже не понравился. И все-таки постарайся держать язык за зубами, Марьям. А теперь отправляйся-ка, дорогая, к доктору Нассири. Я буду ждать тебя с анализами его подопечного в тридцать пятой палате.

— Я уже в пути, ханум, — крикнула девушка и убежала.

— Мне тоже пора, Шахриар, — сказала Джин капитану Лахути. — Франсуа наверняка нужна моя помощь. С вашими канатами — сплошные неприятности: на этой неделе нам привезли уже четвертого моханди. Все местные колодцы насквозь прогнили и засорились, вот бедные чистильщики и вынуждены спускаться в них, чтобы обеспечить селения водой. Лучше бы иранское правительство оснастило деревни водопроводом — пусть даже таким примитивным, как при шахе Аббасе, — чем вбухивало деньги в атомные проекты. А канаты — засыпало, оставив несколько штук в качестве исторических памятников. Я прочитала в энциклопедии, что протяженность подземных рек в Иране составляет более трехсот тысяч километров, и вода из них до сих пор используется для питья. А ведь на дворе — двадцать первый век! Ты можешь представить качество воды в этих отстойниках? Однако люди пьют её каждый день. Чего ж тогда удивляться, когда то в одном, то в другом регионе то и дело вспыхивают эпидемии?! Не о полониевых запалах следовало бы думать вашему Ахмадинежаду, а о снижении уровня смертности среди соотечественников, погибающих от разных инфекций, и среди чистильщиков-моханди.

— У нас тут канаты не только древние, — грустно сыронизировал Лахути, — но и новых полно: их и по сей день роют вместо водопровода. Роют сами крестьяне, вручную. В поисках воды они порой углубляются в предгорья до двухсот метров и уж потом копают туннели, по которым вода самотеком устремляется в селения. Государству это ничего не стоит: деньгами обычно скидываются сами жители деревни, у них это называется «канатный пай». Ценится он дорого, его передают по наследству и даже вручают в качестве приданого. У моей жены был такой пай в одной деревушке близ Тегерана, там жил её дед. Так что я тоже канатовладелец, — усмехнулся он. — Правда, воды в таких канатах со временем становится меньше, протоки засоряются, и приходится посылать на их очистку моханди — те выгребают всё, что там накопилось, складывают в мешки и выносят их на поверхность.

— И, конечно, ни один санитарный врач сроду не проверял эту воду на пригодность к питью, не измерял содержание в ней радона, полония и прочих ядовитых примесей, попадающих в нее, например, с кладбищ, где покойники — по мусульманской традиции — погребены без гробов. Как я понимаю, это вообще никого не волнует. Равно как и высокая детская смертность. И не только детская…

— Ты права, выбора у простого народа нет, — согласился Шахриар. — Без воды не вырастишь ни риса, ни пшеницы. Без воды крестьянина ждет голодная смерть. Вот и приходится пользоваться тем, что есть.

— И ты считаешь себя патриотом правительства, — прищурилась Джин, — не желающего заботиться о благе собственного народа? Правительства, предпочитающего не водопровод для соотечественников построить, а весь мир атомной бомбой напугать?

Шахриар промолчал. Не став ждать ответа, Джин решительно направилась по коридору в левое крыло госпиталя.

— Мадам, это его одежда и обувь, — Жером показал Джин на болтавшиеся на спинке стула лохмотья и стоявшие на полу растоптанные и вдрызг размочаленные ботинки. — Как считаете, сохранить или выбросить? — Французский санитар пребывал в полной растерянности, ибо после благополучной жизни на родине иранская нищета казалась ему отчасти надуманной, ненастоящей.

— Конечно, выбросить, Жером, — поморщилась Джин. — Ближе к выписке купим ему всё новое. — Она открыла кран и наклонилась над раковиной, чтобы помыть руки. Жером тотчас подскочил к ней с ослепительно белым накрахмаленным полотенцем. — Пострадавший в сознании? — спросила его Джин.

— Да, мадам, в сознании. Рассказал, что обвал произошел, когда они только-только приступили к работе — начали чистить последний туннель. Оказывается, они всегда начинают с последнего каната, чтобы вода не затопила их: там ток воды меньше. Так, мол, постепенно и движутся вперед. Вчера работали на глубине порядка шестидесяти метров. Сначала всё шло, как обычно, но когда добрались до очень старого, почти столетнего участка, опоры рухнули. Их там за сто лет никто, наверное, ни разу не менял, вот вода, видимо, и подмыла. Если бы спасатели сразу приехали, то вытащили бы всех четверых, но они только на следующий день явились. Вот трое и умерли, не дождавшись помощи… В живых остался только один, наш пациент. Его Хусейном зовут. Он выполз в темноте в соседний канат, где воздуха больше было. Так вот и продержался до приезда спасателей.

— А что, наверху их никто не страхует? — Джин вытерла руки, Жером помог ей надеть халат, подал маску. — Чтобы сразу же вызвать спасателей по мобильному телефону?

— По какому мобильному, мадам?! — округлил глаза Жером. — Да они тут даже слова такого не знают! Спутниковая связь в Иране работает только в крупных городах, а в Исфахане даже не в каждом районе берет. С окраины вообще не дозвониться. Поэтому человеку, который страховал моханди, пришлось сначала до соседнего поселка добраться и уж оттуда дозвониться по обычному телефону до спасателей. Но времени всё равно прошло много, вот люди и задохнулись. Так что наш Хусейн — везунчик: сутки почти под землей провел в темноте! И при этом еще мужественно терпел адскую боль от многочисленных переломов.

— Нет, ну просто каменный век какой-то, — осуждающе проворчала Джин. — Ладно, ведите меня к этому везунчику.

— Доктор Маньер уже занимается им… — Жером предупредительно распахнул перед Джин дверь.

— Здравствуйте, Франсуа, — сказала Джин, войдя в операционную.

— Добрый вечер, Аматула, — откликнулся доктор на приветствие. — Как ваше самочувствие?

— Нормально, спасибо. А вы чем порадуете? — кивнула она на пациента.

— Множественные переломы ребер, повреждены ключица и плечевая кость. Вот, сами взгляните, — Франсуа протянул ей рентгеновский снимок. — Переломы открытые. Мы ввели обезболивающее, тщательно осмотрели повреждения на предмет расположения отломков. В средней трети ключицы наблюдается значительное смещение. Конец наружного отломка, соединенного с лопаткой, смещен вниз, а другой его конец повернут кверху.

— При таком смещении существует опасность повреждения сосудисто-нервного пучка и купола плевры, — озабоченно проговорила Джин, разглядывая снимок.

— Меня это тоже беспокоит, мадам, — кивнул Франсуа, — тем более что и показатели сердечной деятельности не радуют. Пациент уже в солидном возрасте, однако у врачей, судя по всему, никогда не наблюдался. Сердце изношено, сосуды зашлакованы, никаких лекарств для снижения давления явно не принимал. Налицо — признаки запущенной гипертонической болезни. Странно еще, как его сердце вообще выдержало под землей нагрузку в виде дефицита воздуха, — обескураженно развел он руками. — Кроме того, я подозреваю, что от внутренней гематомы образовалась тампонада предсердий. Вот показания приборов, — доктор протянул Джин распечатку, — посмотрите. Считаю, надо срочно устанавливать катетер и отсасывать кровь. Иначе летальный исход неминуем: сердце просто не выдержит.