Глаза старика заволокло тьмой, как два колодца, в которые не заглядывают ни звезды, ни солнце.

Сашка ему верил.

Пламя взметнулось к небу от одного слова, чтобы пригасить его, понадобилось уже несколько слов. Друзья расположились вокруг огня, млея в тепле, уплетая печеную картошку, салат и мясо последней курицы, зарезанной хозяином. Незаметно для самих себя, они выболтали старому сказителю почти все о своем путешествии. Лишь о встрече с колдуном умолчали. Почему‑то всем казалось, что не нужно показывать кому‑то заколдованный шар, как и самим лишний раз на него смотреть не стоит, дабы беду не накликать. Да и фотографию никому чужому видеть не следует.

Луиза хотела бросить ветку в огонь, но пламя отклонилось немного, когда она к нему приблизилась.

— Темная ты, девушка. Тьма с тобой, ее за красотой не спрячешь, вот пламя и уклоняется.

Луиза гордо обернулась к сказителю.

— И что с того? Мне уже и не жить, если со мной тьма ходит?

— Живи, девочка, живи… — рассмеялся сказитель, ее возмущение действительно напоминало детские капризы по сравнению с тем, что он видел за долгую жизнь. — Тьма в каждом из вас. Спросите у огня, он честен, все расскажет.

— А как? — Олекса словно и не испугалась.

— Руку протяни, — девушка сделала, как он велел. — Чувствуешь тепло? — она кивнула. — Не боишься? — качнула головой. — Главное, чтобы страха не было. А теперь опускай руку. Медленно — медленно, чувства тепла не теряя.

Пламя заволновалось, в нем ожили багровые и золотисто — огненные тени. Одна выпрыгнула из костра, рассыпая искры.

— Никому не двигаться! — крикнул сказитель, прежде чем они успели испуганно вскочить.

Существо, сотканное из пламени, подошло к Олексе, лизнуло сухую траву перед ней, подпалив стебельки. Но тот огонь не пожирал траву, а создавал живой рисунок, где девочка ссорилась с родителями, проклиная их за непонимание.

Четвероногое создание фыркнуло, выпустив из ноздрей дым. Горел дом, где воплотилось неосторожное проклятье. И семья расходилась, не простив.

По щеке Олексы скатилась слеза, девушка желала забыть содеянное. Огненный зверь лизнул ее руку, не опалив, а одарив живым теплом, и приблизился к Луизе. Пламя на его шерсти приобрело темные, багровые оттенки. Зверь зашипел на блондинку, отступив.

— Не бойся, Луиза, — предупредил сказитель. — Ты знаешь, что он не на тебя разъярился. Приложи руку к сердцу, чтобы он пошел дальше.

Дрожа, Луиза сделала, как он приказал. Зверь фыркнул искрами, снова став ярким. Возле Эмиля он не остановился, почувствовав в нем лишь тень от тьмы любимой. А Вейну ткнулся в раненую руку, заскулив, как щенок. Мужчина неосознанно погладил огненное создание, будто человек и огонь так договорились, что пламя смолчит, не открывая другим тайны людского прошлого.

На Жака огненный зверь зарычал, ударив лапой по земле.

— На тебе кровь, дитя, — спокойно объяснил сказитель, внимательно глядя на мальчика. — Людская и не людская, и та, что сама есть — чары. Такой больше всего.

Жака трясло от страха.

— Отзови его, — умолял мальчик.

— Я не могу. Он не уйдет, пока не удостоверится, что ты не желал той крови и той боли, — голос сказителя изменился, он не осуждал, но судил, как и огонь.

— А если нет? — Олексу тоже охватил ужас: забава с огнем уже не казалась игрой, и становилась слишком похожей на ловушку.

— Огонь сожжет его.

— Он ребенок! — возмутилась Олекса.

— На нем чародейская кровь, — отрезал сказитель.

— Я не желал той крови, — Сашка не сразу понял, что это говорит Жак, настолько взрослым стал его голос. — Но я видел, как их пытали и казнили. Тех странных людей, чьи глаза ярче звезд, как ваши. Мой отец — палач в Императорской тюрьме, иногда он брал меня с собой.

Сказитель вытянул руку, кажущуюся смертельно бледной, верно, тяжело ему творить заклятья в таком возрасте.

— Возьми все его воспоминания, которые он захочет отдать, — почти неслышно приказал огню старик.

Огонь подчинился его воли сразу, стряхнув, как воду, пылающие искры. Огненные звезды, в которые они превратились, стали золотыми, сложились в сияющий обруч, ложащийся на голову белокурого мальчика. Жак вскрикнул, потеряв сознание. Луиза устремилась к нему, но голос сказителя остановил ее движение, не позволив встать.

— Не разрывай круг! Навредишь ребенку!

Звезды догорали, будто огни в глубине глаз умирающих, осыпались золотым песком. Огненный зверь направился к последнему гостю, остановился возле Сашки, всматриваясь. Застыл, лишь пламя его шерсти шевелилось, живя собственной жизнью.

— Ты что‑то утаил от меня, парень, — холодно заметил сказитель.

Сашка нехотя вытащил фотографию корабля с черными парусами.

— Дай ему, огонь передаст.

Зверь осторожно принял фотографию из руки парня, стиснув клыками, но, не повредив, принес добычу сказителю. Старик посмотрел на изображение, улыбнулся и, ничего не объясняя, бросил в огонь.

Друзья вскочили. Огненный зверь прыгнул в костер, огонь взметнулся к небу, сразу угаснув, едва тлея на поленьях. Возвращение ночи ослепило их больше вспышки огня.

Фотография не горела, сказитель вытащил ее из пламени голыми руками и отдал Сашке.

— Это не обычное изображение на бумаге, а чары. Та, что дала вам фотографию, еще жива, если ты об этом хочешь меня спросить.

Луиза обнимала Жака, пришедшего в себя. Вейн и Эмиль встали за Сашкой, как за командиром, чтобы его защитить. Олекса наблюдала за ними со стороны, но с готовностью сразу вмешаться. Сказитель опустил голову, прося прощения.

— Простите меня, я не имел права вас так испытывать. Я слишком давно не колдовал, как раньше, а этот лес странный, ибо за ним в долине скрыт Мертвый город, неприкаянные души не погребенных блуждают по нему. Я же помню, как на его улицах играли дети, — сказитель теперь смотрел лишь на Вейна, обращаясь к нему. — У каждого города, городка или даже селения есть свой защитник, своеобразный оберег. Если убить его, а люди не успеют выбрать нового, поселение тяжело оборонять, почти невозможно.

Тут же случилось иначе: только защитник остался жив, и я видел, как он уходил. В тех страшных заклятьях есть и часть моих чар. Так я платил за свободу, за то, что предал, не выдержав пыток, таких же, которые потом отец показывал этому мальчику.

В свете угасающего костра Сашка видел изувеченные ладони старого сказителя. Шрамы от чар, такие похожие на отметины на ладонях Эсмин, жены бывшего помощника министра, но парень не мог этого знать.

Сегодня «Диаманта» оставит Тортугу. Возможно, навсегда. Нет, навсегда. Если они доплывут до Призрачных островов, Тортуга изменится, став такой, какой ее помнят, а если нет, Империя вернет себе удобный порт, и он будет похожим на все другие порты.

Ярош прощался с пиратским городом, где жизнь кипела даже ночью, особенно ночью, но жизнь призрачная, как воспоминание, как лунный свет на темных волнах.

Пират хотел подняться на скалы, откуда можно увидеть весь город. Но, когда Ярош вскарабкался на вершину, там уже кто‑то стоял. Фигура тонкая, словно невесомая, лицо обращено к морю. С этим юношей день назад говорила Ласточка.

Пират стал рядом. Парень продолжал любоваться ночным полотном.

— Слышишь, как красиво? — прошептал юноша. — Свет луны тонок, будто струны скрипки, а прибой — пиано. Тише, тише…

Его голос утихал, парень слушал или сам творил эту музыку, которую невозможно записать или повторить. И Ярош тоже слушал, чувствуя, как печальная мелодия гонит из сердца сомнения, лечит от усталости, ограждает от обреченности и останавливает время.

— Кто ты, юноша? — спросил Ярош Сокол, когда музыка, касающаяся души, отзвучала, распавшись на шелест волн внизу, лунный свет и спокойное дыхание ветра.

— Меня зовут Гунтер. Я чародей, — печально засмеялся он. — Родился на этом острове. И это моя последняя ночь в человеческом мире.

Его боль резанула растревоженную душу пиратского капитана.