Рано поутру Нинель, которой и правда надо было ни свет ни заря бежать в свой магазин, проникла на территорию Луки и Натальи — якобы в шкаф за свежим бельишком, и замерла, залюбовалась на спящих. В усталости своей счастливой они так и не перебрались на постель, остались на полу, на матрасе. Одеяло, как бы совсем и ненужное, отползло в сторону. Они лежали, переплетясь руками, ногами и всем, чем только возможно, и, казалось, стремились еще ближе приникнуть друг к другу. Бедная Нелька, она посмела задержать на них взгляд всего лишь секунду-другую, но видение это стояло перед ее глазами весь долгий день. Всю смену, пока она болталась по подсобкам, собачилась с грузчиками да отбивалась от продавца из мясного отдела, который все стремился уделать ее в кладовке на мешках с кубинским песком. И думала она, отбиваясь, бегая и собачась, что в обычной супружеской жизни, которая наступает довольно скоро, в ней люди устают от этих постоянных касаний, и невольно, а потом и вольно, отодвигаются, стараются спать под разными одеялами, потом — на разных кроватях. А дальше, если есть возможность, и в разных комнатах! Даже считается, дескать, так и нужно, так и на Западе. Но на самом-то деле здесь все другое… Нашли тоже чем отмазаться — Запад! Да там и любить-то никто не умеет по-человечески! Вот так и размышляла Нелька, вспоминала, а в груди ее что-то таяло — щемяще и сладко…

Через полчаса поднялся и Никифоров. Он тоже не удержался, заглянул в соседнюю комнату. И увидел ту же картину, но по-своему. Прежде всего он увидел прекрасную Наталью. Тихо прикрыл дверь, пошел ставить чайник, машинально делал бутерброды с докторской колбасой, и лицо его при этом оставалось непроницаемым, хотя думал он в эти минуты не о бутербродах.

Большую часть жизни Никифоров занимался преследованиями, расследованиями и допросами. Это и только это считал он достойным мужчины занятием. Трудно сказать, как сложились бы его отношения с женщинами и кто бы встретился на его пути, если бы его не захомутала Нелька — Нинель. Ей-то он понравился по-настоящему. И чтобы не терять отпущенного ему жизнью на любимую работу времени, Никифоров просто пошел у нее на поводу. В частности, бросил Подмосковье, родной поселок Заветы Ильича, где был прописан. А ведь, по сути, для настоящих отношений нужен был бы хороший трагический роман — со слезами, с криками, с безмерно сладкими ночами, с ночными электричками, в которых ментам лучше не возвращаться… Но Никифоров перешагнул через все это. Он сразу пошел у Нельки на поводу, быстро сошелся, быстро переехал и потом регулярно «не обижал» ее. Вот и вся недолга! Однако мужиков таких женщины жутко боятся потерять.

Уходя на службу, Никифоров вырвал из записной книжки листок и написал: «Я вернусь около 20–00. До моего прихода на улицу не выходите. Телефонную трубку поднимать только по условному сигналу: один короткий звонок и разъединение. После второго звонка можно поднимать. Никифоров».

Примерно через час после его ухода проснулся Лука. Тихо выполз из Натальиных объятий. Боже! Как хороша она была в эти минуты! И ему снова хотелось к ней…

Переборов себя. Лука направился в ванную. Потом обнаружил на кухне записку Никифорова, которая вернула его на землю. Туда, где его преследуют, где он без гроша, а теперь и без квартиры. Он налил себе в стакан остывшего чая и стал думать. К сожалению, первое, что пришло ему в голову, было нечто сродни предательству. Бросить все и смотаться! Как когда-то от медведицы Софьи Львовны. Но Лука тут же вспомнил о прекрасной женщине, которая спала в соседней комнате, доверчиво и нежно раскинувшись в ожидании его. Она надеялась на его защиту, верила ему. Потом он подумал о Никифорове, о Нельке. Все трое совсем неожиданно для себя вошли вдруг в опасный водоворот его интересов.

И простаку понятно: день сегодняшний беспринципен. Дескать, плюнь на все и шагай дальше. Так поступают все — от пьяницы, укравшего у матери нательный золотой крестик, до какого-нибудь «нового русского», а скорее иудея, который при помощи очередного «АО» ограбил полгорода и отвалил. Нет, Лука не выбрал себе такого варианта. Поэтому, выпив залпом остывший чай, он спрятал никифоровскую записку и написал другую. «Наталочка! Я ушел по делам. Буду не позже восьми вечера. Тебе выходить никуда не велено — возможно, нас уже ищут ОНИ. К телефону подходи только по условному сигналу… Целую и люблю. Лука.»

Он решился отправиться на поиски средств к существованию. Какого дьявола, в самом деле? Сидит без денег, на иждивении у посторонних людей! В то время как ему принадлежат все тайники, все клады.

Как всегда в минуты вдохновения, план родился очень быстро и как бы сам собой. Детство Лука провел на Бауманской, возле речки Яузы, в слободке, которая называлась Чешихой. Полузабытое, давнее слово. Слободка та была небезобидной, воровской — наподобие Марьиной Рощи. Но наступил час, когда власти безжалостно расправились с нею. Все дома, а больше домишки да бараки, посносили, а народ переселили по разным окраинам. И феномен воровского шанхайчика, общность «братьев и сестер по духу» лопнули. Кто-то запил и помер, кого-то посадили, кто-то, перекрестившись, пошел в новую жизнь.

Чешихой пожертвовали скорее не во благо человека, а потому, что для набиравшей обороты военной промышленности нужны были кадры. Высшее техническое училище, случайный и грозный сосед Чешихи, стало разрастаться невиданно, раздавив новыми корпусами немало московских улочек и переулков. По той же причине и семейство Луки сорвалось с родной Бауманской.

Сейчас он почти физически услышал, как в земле бывшей Чешихи позвякивают забытые воровские клады. Всевозможные глиняные горшки и крынки, чугунки и полуистлевшие коробки из-под монпансье, наполненные монетами и камушками. Что-то, наверно, погребено навсегда. Но что-то он обязательно учует!

Неожиданно он вспомнил о Рауфе и о своем обязательстве перед ним. Он обязательно вернется к этому. И во что бы то ни стало разберется с Турукиным и с его «клиникой». Но это все после. А сейчас ему надо найти то, что спрятано в земле его детства…

Помня о том, что написал в записке Никифоров, Лука решил вести себя как можно аккуратнее. Он не пошел к ближайшей станции метро, а, нырнув в трамвай, добрался до «Кировской-Мясницкой» и уже от нее поехал на «Бауманскую». И, надо сказать, предосторожности его были вовсе не напрасны. Потому что Толик-Артист к этому времени уже рвал и метал. Ибо оказался в отчаянном положении, может, в самом отчаянном из всех, кто причастен к последним событиям. Не считая, разумеется, погибших.

Уже в три часа ночи он поставил на ноги всех своих людей. К слову, их у него оставалось не так уж много. Ближе всего, под рукой, оказались двое — амбал-охранник нижнего коридора по кличке Чукча да еще Семен, полукрепостной, полувольный, зарабатывающий для Артиста баксы на карманные расходы. Он-то как раз и покупал у Луки первые три монеты.

Прежде всего Артист, выражаясь научно, решил смоделировать возможные ситуации. Первое, что пришло ему в голову, это то, что его челядь, наткнувшись на клад, не захотела к нему возвращаться. Потом, надо думать, произошла мочанда, кто-то кого-то положил, а кто остался, рванул с рыжавьем в неизвестном направлении. Отправляя их на кладбище, он не исключал и такую возможность. Но, будучи жутко самоуверенным, надеялся в душе на другое. Ведь это были его люди, не раз проверенные, преданные до сих пор, получающие корм из его рук. И потом, каждый из них знал, что еще не было случая, чтобы какой-то раб, поденщик из блатного мира, безнаказанно уходил от пахана, а тем более с сормаком. Всегда находили быстро и сразу ставили на ножи. Нет, с предательством вариант отпадал! Что же тогда? Не мог же в конце концов этот слизняк Лучков убить троих его людей и скрыться! Толик даже не стал размышлять над такой возможностью. Оставалось третье — пожалуй, самое реальное и неприятное. Вполне возможно, что его людей и вместе с ними малохольного Лучкова замели омоновцы или гэбэшники. Тогда… Лучков немедленно расколется, настучит и про их «дом», и про их бизнес. И хотя Артист только участвует в этом бизнесе практически косвенно (ворочают другие), ему несдобровать. Если бизнесу будет нанесен вред, даже незначительный, трудно даже представить, что станет с ним, с Артистом. А ведь так все было хорошо до сих пор, гладко. Ему удалось обеспечить свое будущее на три-четыре жизни вперед.