Вблизи он оказался гораздо выше, чем когда Андреа разглядывала его, распластанная на палубе на корме "Бегемота". Метр семьдесят иссохшего тела, седые волосы и белая одежда, босые ноги. Всё это вместе составляло какой-то странный омолаживающий и освежающий эффект, хотя взгляд глубоких голубых глаз, похожих на бездонные колодцы и окруженных складками и морщинами, снова расставлял всё по местам.

Он не протянул руку, так что рука Андреа застыла в воздухе, и посмотрел на нее с извиняющейся улыбкой. Джекоб Расселл уже ее предупредил, чтобы она не под каким предлогом не пыталась дотронуться до Кайна, но она не была бы самой собой, если бы не попробовала. Миллиардер явно смутился и предложил Андреа напитки. Журналистка, как и любой в ее положении, не осмелилась продолжать, не сделав перед этим приличный глоток.

- Очень многое можно узнать о человеке, исходя лишь из того, какой коктейль он предпочитает, - сказал Кайн, протягивая ей бокал, держа его за ножку очень высоко и оставляя внизу достаточно места, чтобы Андреа смогла ухватиться.

- Вот как? И какие же выводы вы сделали из того факта, что я люблю "Белый русский"? - осведомилась Андреа, усаживаясь на стуле, скрестив ноги и потягивая напиток.

- Ну, судите сами... Этакая сладкая смесь: водка, кофейный ликер и сливки. Это говорит о том, что вы любите крепкие напитки, но знаете меру, а также о том, что вы долго искали свой напиток, о том, что вы человек весьма требовательный и разборчивый в знакомствах.

- Ну что ж, - иронически заметила Андрея. Этот ироничный тон был ее лучшим другом; с ним она чувствовала себя в безопасности. - Знаете что? Я вам скажу, что вы хорошо меня изучили и прекрасно знали, что я люблю. Потому что свежие сливки, согласитесь, не самый обычный предмет в баре, а уж тем более, если этот бар находится в иорданской пустыне, а его владелец - страдающий агорафобией миллиардер, который не желает никого видеть, а из всех напитков признает лишь виски с содовой.

- Вы снова меня удивили, - признался Кайн, повернувшись спиной к журналистке, чтобы приготовить напиток для себя.

- Полагаю, это настолько близко к истине, что мы с вами сравняли счет, мистер Кайн.

Миллиардер наградил ее хмурым взглядом, но ничего не сказал.

- Я бы сказала, что вы решили меня испытать, и я ответила именно так, как вы от меня ожидали, - продолжала Андреа. - А теперь скажите, пожалуйста, почему вы решили дать мне интервью?

Кайн занял другой стул, избегая при этом смотреть Андреа в лицо.

- Это было частью нашего договора, - ответил он.

- Кажется, я не вполне корректно поставила вопрос. Почему именно я?

- Что за проклятье - быть богатым! Все хотят знать твои тайные мотивы. Все подозревают тебя в каких-то нечистых намерениях - особенно, если ты к тому же еще и еврей.

- Вы не ответили.

- Полагаю, что прежде вам самой стоит определиться, какой ответ вы хотите услышать. На этот вопрос... или на все остальные.

Андреа в ярости прикусила губу. Этот старый мерзавец гораздо сообразительнее, чем кажется на первый взгляд.

Ставит на кон всё, не давая мне опомниться. Ну ладно, старый хрен, будем двигаться в твоем ритме. Я полностью открою тебе сердце, поглощу твою историю и, когда ты меньше всего будешь этого ожидать, выясню то, что хочу узнать, даже если придется вырвать тебе язык своим пинцетом для депиляции.

- Зачем вы пьете, если принимаете лекарства? - нарочито агрессивным тоном поинтересовалась Андреа.

- Полагаю, вы уже поняли, что эти лекарства всего лишь помогают мне бороться с агорафобией, - ответил Кайн, столь же довольным тем, что Андреа продолжила интервью, сколь и раздраженный этим вопросом. - Да, я принимаю успокаивающие средства и знаю, что при этом мне не следует пить. Тем не менее, я всегда это делал и буду делать. Когда моему прадеду было восемьдесят лет, дед прямо-таки выходил из себя, видя его шиккер - в смысле, видя его пьяным. Кстати, если я скажу что-нибудь на идиш, и вы не поймете, не стесняйтесь переспросить.

- Боюсь, что тогда мне придется прерывать вас через каждое слово, потому что я совсем не знаю идиш.

- Ну что ж, на здоровье. Так вот, мой прадед пил не просыхая, и дед постоянно ему твердил: "Притормозите, татех". Прадед на это всегда отвечал: "Иди ты в задницу, мне восемьдесят лет, и я имею право пить, сколько захочу". Он умер в девяносто восемь, после того как мул лягнул его копытом в живот.

Андреа расхохоталась. Когда Кайн заговорил об истории своих предков, его голос изменился, придав истории живость, он рассказывал ее разными голосами.

- Я вижу, вы много знаете о своей семье. Вы очень привязаны к своим близким?

- Нет. Мои родители погибли во время Второй мировой войны. Конечно, они много рассказывали о предках, во времена моего детства мы много разговаривали, чему способствовали обстоятельства, однако сам я почти ничего не помню. Всё, что мне удалось узнать о семье, я собирал в течение многих лет из самых различных источников. Короче говоря, когда у меня появились возможности, я прочесал всю старушку Европу в поисках своих корней.

- Тогда расскажите мне об этих ваших корнях, - попросила Андреа, вынимая из кармана цифровой диктофон. - Вы не возражаете, если я буду вас записывать? Этот диктофон может безотказно работать на протяжении тридцати пяти часов.

- Не возражаю. Записывайте. Итак, эта история началась в Вене в одну суровую зиму, когда некая еврейская супружеская пара пришла в нацистскую больницу...

ОСТРОВ ЭЛЛИС, НЬЮ-ЙОРК. Декабрь 1943 года

Юдель тихо плакал в сумраке трюма. Судно уже пришвартовалось, и матросы сообщили об этом беженцам, ютившимся в каждом углу турецкого грузового парохода. Все бросились на свежий воздух, и лишь Юдель не двинулся с места. Он горько плакал, вцепившись в закостеневшую руку госпожи Мейер, не желая признать, что она умерла.

Это была уже далеко не первая его встреча со смертью. Он успел немало пережить с тех пор, как покинул убежище судьи Рата. Но сама мысль о том, что придется покинуть этот крошечный тесный и темный, но такой безопасный уголок, приводила его в ужас. При первой же встрече с солнечным светом ему пришлось убедиться, что под солнцем обитают чудовища. Первый опыт, который он вынес при столкновении с городом, состоял в том, что, прежде чем покинуть убежище, необходимо внимательно оглядеться, а затем бежать во весь дух, пока на пути не отыщется следующий темный угол. Первый же поезд, который он увидел в своей жизни, напугал его до глубины души постоянным шумом, грохотом и кошмарными чудищами, прохаживающимися по вагону, которые только и смотрели, кого бы сожрать. К счастью, если показать им волшебную желтую карточку, они тебя не тронут и пройдут мимо. Оказавшись впервые на открытой местности, он возненавидел острый колючий снег и трескучий мороз, от которого отнимаются ноги. А от встречи с морем в его памяти остался лишь пугающе необозримый простор кругом и почти тюремная теснота трюма.

Лишь попав на этот корабль, идущий в Стамбул, Юдель снова успокоился, уютно свернувшись в темном углу трюма.

Им потребовалось всего полтора дня, чтобы достичь турецкого порта. Однако лишь спустя долгих семь месяцев они смогли из него выбраться.

Чего стоила госпоже Мейер одна только выездная виза! Турция в то время была нейтральной страной. Ее доки заполнили полчища беженцев, к дверям консульств и учреждений гуманитарной помощи - таких, как "Красный полумесяц" - потянулись длиннейшие очереди. Всё напрасно. Великобритания старалась по возможности ограничить поток еврейских беженцев, направляющихся в Палестину. Соединенные Штаты отказывались давать им разрешение на въезд. Мир оставался глух к тревожным вестям о массовых убийствах людей в концентрационных лагерях. Даже столь почтенное издание, как лондонская "Таймс", говорило о нацистском геноциде не иначе как о "страшилках".