Орвилл услышал выстрел, металлическим эхом отразившийся от сковородок, выстроившихся на стенах в ряд, как послушные солдаты, и террорист рухнул на пол. Его напарник даже не успел повернуться, чтобы узнать, откуда прилетела пуля. Он перепрыгнул через кухонную стойку, расколов кафель пряжкой на ремне, и приземлился на руки. Второй выстрел выбил щепки из дверного косяка, примерно в полуметре над головой Назима, и тот исчез.

Орвилл, совершенно голый и распятый, с разбитым лицом, продырявленными ладонями и залитый кровью, едва смог повернуться, чтобы рассмотреть своего спасителя. Это был худой белокурый парень лет тридцати, в джинсах и, как показалось в сумраке кухне, в чем-то похожем на рубашку священника.

- Ну и видок у тебя, Орвилл, - сказал священник, обходя его сбоку, по следам второго террориста. Сжимая пистолет обеими руками, он резко высунулся за дверь. Там была лишь пустая гостиная и открытое окно.

Священник вернулся к Орвиллу, который недоверчиво потер бы глаза, не будь его руки пришпилены к столу.

- Я вас не знаю... Но всё равно спасибо. Освободите меня, пожалуйста, - при его сломанном носе и выбитых зубах это прозвучало как: "Я ваф не фнаю... Но фсё рафно фпафибо..."

- Сожми зубы. Сейчас будет больно, - молодой священник резким движением выдернул шампур из его правой руки. Несмотря на то, что он старался сделать это по возможности менее болезненно, Орвилл всё равно не сумел сдержать крика. - А знаешь, тебя нелегко было разыскать.

Орвилл прервал его, подняв руку, в которой явственно виднелась дыра размером с одноцентовую монету. Стиснув зубы от боли и усилия, Орвилл перекатился на левый бок и сам выдернул второй шампур.

На этот раз он не закричал.

- Можешь идти? - спросил священник, помогая ему подняться.

- Сейчас в Ватикане поляк?

- Уже нет. Моя машина в двух шагах отсюда. Ты не догадываешься, куда делся твой гость?

- А мне почем знать? - ответил Орвилл, схватив рулон бумажных полотенец, висящий у кухонного окна, и кое-как обматывая руки, по пол-рулона на каждую. Его ладони стали похожи на гигантскую сладкую вату, которая постепенно краснела в центре.

- Брось это и отойди от окна. В машине я тебя перебинтую. А я-то думал, что ты эксперт по образу мыслей террористов.

- Так вот оно что! Ты из ЦРУ! Полагаю, мне несказанно повезло.

- Ну, более или менее. Меня зовут Альберт, и я международный связной.

- Связной? С кем, с Ватиканом?

Альберт ничего не ответил. Члены Священного Союза никогда не признавались, что имеют к нему отношение.

- Ладно, оставим это, - сказал Орвилл, чуть не скорчившись от боли. - Слушай, здесь нам никто не поможет. Не думаю, что кто-нибудь услышал выстрелы, потому что ближайшие соседи - в полукилометре отсюда. У тебя есть мобильный?

- Это не годится. Если приедет полиция, тебя отправят в больницу, а потом возьмут показания. Через полчаса в палату с букетами в руках войдут агенты ЦРУ.

- Так ты что, знаешь, как из всего этого выпутаться?

- Не очень хорошо. И кроме того, я ненавижу оружие. Тебе повезло, что пуля попала в типа с шампуром, а не в тебя.

- Что ж, тогда они должны тебе понравиться, - сказал Орвилл, поднимая свои руки - сахарную вату. - А что ты за агент?

- Я не очень много времени посвятил физической подготовке, - ответил Альберт с извиняющимся жестом. - Я больше по компьютерам.

- Ну тогда мы поладим. Черт, у меня что-то голова кружится, - Орвилл чуть не упал, от этого его удержала лишь рука Альберта.

- Сможешь дойти до машины, Орвилл? - спросил священник.

Калифорниец кивнул, хоть и не слишком уверенно.

- Сколько их?

- Насколько я знаю, остался только тот, что убежал. Но он наверняка поджидает нас в саду.

Альберт бросил быстрый взгляд в окно, стараясь особо не высовываться.

- Тогда мы готовы. Идем вниз по холму, держась в тени стены. Он может оказаться где угодно.

УБЕЖИЩЕ ОРВИЛЛА УОТСОНА. Суббота, 15 июля 2006 года. 01.03

Назиму было очень страшно.

Он много раз воображал, как становится мучеником. Это были неясные бредовые образы, где он погибал в огромном огненном шаре, и это грандиозное событие транслировали по телевизору. При виде абсурдно жалкой смерти Харуфа он перепугался и был сбит с толку.

Он бежал через сад, ожидая в любую минуту услышать рев полицейских сирен. На какой-то миг он подумал о заманчиво приоткрытой дверце машины. Тысячи сверчков и цикад оглашали ночь своим пением, обещая жизнь, и на мгновение Назим засомневался.

Нет. Я принес свою жизнь на алтарь славы Аллаха и спасения моей души. Что будет с моей семьей, если я сейчас отступлю, если дам слабину?

Назим не повернул к воротам. Он остановился в тени, за палисадником с зарослями запущенного львиного зева, где еще осталось несколько оранжевых цветов. Он пытался успокоиться, каждые несколько минут перекладывая револьвер из одной руки в другую и взводя и опуская курок.

Я в норме. Когда я метнулся через кухню, предназначенная мне пуля прошла совсем далеко. Там лишь священник и раненый. Им со мной не справиться. Мне лишь нужно присматривать за дорожкой к выходу. А если я услышу вой полицейских машин, то перепрыгну через стену. Она высокая, но я смогу. Вон там, справа, похоже, слегка пониже.

Как жаль, что здесь нет Харуфа. В том, что касается открывания дверей, он был настоящим гением. На дверь в дом ему понадобилось всего пятнадцать секунд. Он уже в объятьях Аллаха? Я буду по нему скучать. Он хотел бы, чтобы я остался, хотел бы, чтобы я разделался с Уотсоном. Если бы Харуф не стал медлить, он был бы уже мертв, но больше всего Харуф ненавидел, когда брат предает своих братьев. Интересно, поможет ли джихаду, если я умру сегодня ночью, перед тем не забрав с собой кунеха. Нет. Нельзя об этом думать.

Нужно сосредоточиться на главном. Потому что грязным удовольствиям жизни должен прийти конец. Империи, в которой я родился, предназначено пасть. И я помогу этому собственной кровью. Хотя я бы предпочел, чтобы это случилось не сегодня.

Но вот на ведущей к дому дорожке донесся невнятный шум. Назим прислушался. Точно, идут. Он должен быть готов их встретить. Он должен...

- Стоять! - вдруг услышал он чей-то голос. - Брось оружие. Немедленно.

Назим ни на секунду не задумался, даже не успел произнести последнюю молитву. Он просто развернулся с револьвером в руке. Альберт вышел из задней двери дома, обогнул стену, чтобы убедиться, что они беспрепятственно смогут добраться до ворот, и различил в темноте слабое мерцание светоотражающих наклеек на спортивном костюме компании "Найк". В Харуфа он выстрелил, повинуясь инстинкту, чтобы спасти жизнь Орвиллу, и попал по чистой случайности, теперь же, напротив, застал террориста врасплох, всего с трехметровой дистанции. Он твердо поставил обе ноги, прицелился в грудь, нажал на спусковой крючок наполовину и окликнул парня громким и твердым голосом.

Едва Назим повернулся, как Альберт нажал на спусковой крючок полностью, и пуля разворотила террористу грудь.

Назим услышал выстрел и успел смутно ощутить, что происходит, хоть и не почувствовал при этом боли, одно лишь странное ощущение, будто он лежит на выжженной траве. Он попытался пошевелить рукой или ногой, но так и не смог. Он попытался было что-то сказать - но тоже не смог. Затем он увидел, что человек, который в него выстрелил, наклонился над ним, нащупал пульс на шее и покачал головой. Через минуту подошел Уотсон. Назим почувствовал, как на него упала капля крови, но уже не ощутил, как эта капля смешалась с кровью из его собственной раны. Потом всё поплыло у него перед глазами, и остался лишь четкий голос Уотсона, читавшего молитву:

- Хвала Аллаху, давшему нам жизнь и возможность служить ему с честью. Хвала Аллаху, давшему нам священный Коран, где сказано, что если кто поднимет на нас руку, дабы убить, мы не должны поднимать на него руку в ответ. Прости его, о Владетель Вселенной, ибо велик грех его, обманувшего невинность. Защити его от мук ада, и возьми к себе, о Властитель Трона.