Лантаров взглянул на часы, времени было еще предостаточно. Он задумался: почему мы счастливы каждый своим, но плачем всегда об одном и том же?

Он долго смотрел на сосны в проеме окна и думал, что человечество, как лес. Лес никогда не умирает, хотя с треском и стоном валятся, гибнут отдельные деревья. Он опять вернулся к тетради.

«Катюжанка – маленькая глухая деревенька километрах в пятидесяти от Киева. Сам не знаю, как я там оказался – видно, меня вела рука Провидения. Той первой, безумной ночью я отыскал в интернете, будто отец Афанасий, священник местного прихода, исцеляет от всяких мыслимых недугов, зависимостей и депрессий. Никаких иллюзий относительно своей веры я не строил, ведь и в колонии и после у меня была возможность заглянуть в церковь. Помню, я криво и зло шутил над набожными арестантами. Теперь же я искал любую зацепку, способную удержать меня в этом мире. Я словно держался за скалу на шквальном ветре, который вот-вот сорвет меня в пропасть. Какая-то неведомая мне, неодолимая сила потянула меня туда. Время вдруг потекло необычайно быстро. У меня появилось ощущение, что я постоянно вижу перед собой большие песочные часы, ведущие обратный отсчет. Я знал, что это утекают мои дни.

Посмотрев на карту, я очень быстро собрал спортивную сумку. Завернул в газеты всю свою наличность и прихватил документы – Свирид сказал, чтобы я был готов в любой момент перевести деньги за будущую операцию и заказать билет в Израиль. Из гаража я вывел «ниву» – надежную железную лошадку, которой я и еще пара охранников пользовались, когда Свирид отправлялся на рыбалку.

Бесцельно поколесив по разбитым сельским улочкам, я приметил долговязого старика в истрепанной фуфайке. Он, казалось, брел наугад, то и дело спотыкаясь.

– А что отец Афанасий где-то здесь обитает? – спросил я, приостановившись и опустив стекло. Ужасная от морщин, похмельная физиономия растянулась в улыбке – во рту отсутствовала добрая половина зубов.

– А як же, там, – он махнул рукой, – побачыш багато людей – туды.

И он побрел дальше, не обращая на меня внимания. «Да, – подумал я, – вот так можно до ста лет бухать, и ничто тебя не проймет. А тут…»

Я двинулся дальше. В самом деле, внушительное количество разных машин и несколько автобусов возвестили мне, что я приехал именно туда, куда собирался. Зрелище изумило меня. Дорогие иномарки с блестящими ручками и старенькие, прогнившие «Жигули», еще помнившие Брежнева, скучились вместе.

Пристроив машину на обочине, я, чуть помедлив в нерешительности, двинулся к толпе народа. Я не знал, к кому обратиться, но какая-то женщина в платке сама указала мне дорогу к очереди. Там, один за другим, переминаясь с ноги на ногу, молчаливо стояло человек триста. Одни в обветшалой, потертой, примятой одежде. Другие, напротив, в темных дорогих костюмах и платьях или юбках – от них пахло дорогой парфюмерией, и они особенно заботились, чтобы не испачкать обувь. Мне бросилось в глаза, что бедные были более приветливы и общительны, некоторые даже кротко улыбались. Состоятельные граждане стояли, сжимая модные барсетки и сумочки, угрюмо, со скорбными лицами, как на похоронной процессии, и лишь изредка переговаривались между собой.

В какой-то момент из толпы вывели какого-то парня лет двадцати пяти с закатившимися глазами. Двое провожатых потащили его к скамеечке и аккуратно уложили.

– Наркоман, ломка у него… – послышался шепот.

– Да просто плохо человеку, в намоленное место пришел, – скороговоркой вмешалась пышная женщина с добрым широким лицом. – Так всегда бывает: как грешник к Божьему дому приближается, душу его трясет.

Женщина возвела глаза к небу, а другая, стоявшая рядом, стала рассказывать, как отец Афанасий излечил жену богатея от бесплодия, и он в знак благодарности решил построить новый храм.

Я невольно покосился на церквушку – она больше напоминала сарайчик с торжественно водруженным крестом на крыше. Без креста сооружение можно было принять за хлев. Мне стало понятно, почему люди стоят в очереди – сельский храм попросту не мог вместить всех желающих.

Вдруг, откуда-то сверху, будто с небес, донесся громогласный голос отца Афанасия:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Я почувствовал, как волосы встают дыбом от этого голоса. Ладони стали влажными, и в тот момент я более, чем когда-либо, ощутил себя существом земным, ограниченным во времени, пространстве и отведенных мне возможностях. Когда через некоторое время я вошел в избу, меня поразил его сосредоточенный, очень спокойный и добрый, проницательный, как у провидца, взгляд. Я поежился – мне казалось, он видит меня насквозь и понимает все, что со мной происходит. Худой и осанистый, как жердь, он стоял в своей серой рясе и почему-то открытых сандалиях на босу ногу. Я обратил внимание на его руки – высохшие, жилистые руки утомленного человека, труженика. Он почти непрерывно шептал свою таинственную молитву, и вместе с нею колыхалась его седая борода. Незамысловатое убранство, острый запах ладана, простая речь.

– Что тебя беспокоит? – обратился он ко мне мягким голосом.

– У меня – рак, – прошептал я, пугаясь собственного изменившегося голоса, и затем под действием непреодолимой силы встал на колени и склонился.

Я почувствовал его руки на своем челе – он снова и снова повторял слова молитвы. От его рук исходили спокойствие и уверенность – то, чего мне больше всего не хватало в этот момент. Затем я почувствовал знак встать и приподнялся так тяжело, как будто на спине у меня был большой мешок.

– Исцелите меня… – я просил жалобно, как ребенок.

Глаза его оставались ласковыми, проникновенными.

– Не я исцеляю, но Господь чудеса творит! – ответил он убежденно, но как-то по-монашески смиренно, без превосходства. И вдруг страстно добавил: – Ты должен понять, зачем тебе жить, должен выговориться перед собой.

После этих слов он легко тронул меня за плечо – так неофициально, интимно, с безграничной любовью может коснуться близкий друг, старший брат или отец. Какие-то силы всколыхнулись во мне, и у меня мелькнула неуместная мысль: насколько этот человек близок к каждому пришельцу и насколько неприступными, отдаленными, отстраненными оставались смотревшие меня медики!

– Забавный батюшка, да?

На меня лукаво щурились глаза коротышки с большим носом. Его расплывшиеся глаза и слегка подпухшее лицо не внушали доверия.

– Наверное, – проворчал я нехотя в ответ и поморщился. Я решительно собирался двинуться своей дорогой, все еще находясь под впечатлением слов отца Афанасия, не понимая, как можно такого светлого человека назвать «забавным».

– Угадываю офицера, – не отставал малый. Я пригляделся к нему. Что-то в нем было задорно-эмоциональное, такое, что заставляет, как в юношеском возрасте, совершать необдуманные поступки. – Разрешите представиться: майор Острожский Владимир Андреевич. Или попросту Володя.

Его руку не пожать было просто невозможно. Я хотел спросить его, как он вычислил во мне бывшего офицера, но он уже вовсю насел на меня.

Через минуту выяснилось, что он – вертолетчик, служил в Афганистане штурманом, а в двадцать семь лет добровольно ушел на пенсию, чтобы заняться бизнесом. Тут же невозмутимо признался, что мать «уломала» его закодироваться.

Комично было то, что я его ни о чем не расспрашивал.

– Так он же предупредил, что накладывает крест православный. При чем тут кодирование? – не выдержал я.

– Да какая разница? – он невозмутимо отмахнулся. – Это действует на людей со слабой психикой. Кто Афган прошел, кто видел кровь и смерть, тому все эти слова нипочем.

Я раздраженно покачал головой. Мне хотелось сказать, что я тоже прошел Афган, видел кровь и смерть, и меня тронули слова священника.

– Да вы не обращайте на него внимания, это так из него бесы выходят. – К нам подошла женщина неопределенного возраста в платке, мать этого возмутителя спокойствия, как он сам мне сообщил. – После Афганистана с ним неладное творится. Только и осталась надежда на Бога.