А потом день ото дня ее все сильнее тянуло к нему — и жизнь, казавшаяся такой пустой, стала полна через край, так что трудно было вынести. Ведь с каждым днем они все больше были вместе, хотя день для них начинался лишь тогда, когда Тереза кончала работать, и вечера их были не слишком долгими. Луис почти каждый вечер занимался дома, готовясь через год получить ученую степень, или работал в лаборатории в верхнем этаже здания физического факультета. Он показал ей свои окна — и порой из окна своей комнаты, за пять миль от него, Тереза смотрела на север, в ту сторону, где он работал, и мысленно видела одинокое окно, упрямо светящееся во тьме, и за ним — жаркое пламя творческой мысли.

Но каждую свободную минуту они проводили вместе, и только ночи — врозь. Внешние условия их жизни были, в сущности, не столь строги, чтобы помешать большей близости, время шло, и их все сильней влекло друг к другу; и все же у обоих хватало сдержанности, которую разрушить мог только взрыв, но время шло, а взрыва не было. Тереза убедилась: то, что она готова отдать — все ее сердце без остатка, — он способен принять и сохранить, и ничем не ранить, и ничего не побояться. Тем охотнее она отдала ему сердце. Он принял ее дар и обращался с ним бережно, на этом, как будто, все и кончилось. Но если она видела плотину, она ощущала и напор сдерживаемой стихии, и дни и ночи одинаково были полны нарастающей страстью и борьбой с нею.

Оказалось, он знает тысячи вещей, которых не знает она. То, что он рассказывал ей о своей работе, научило ее немного разбираться в природе материального мира, а из того, как он об этом рассказывал, она узнала кое-что и о человеческой природе и даже о себе самой. Это было ясно как день: когда он говорит, в нем говорит человеческое достоинство, дух пытливый, проницательный и скромный. Озаренный ярким светом, открывался Терезе его внутренний мир, и хотя нередко ее занимало то, что оставалось скрытым в тени, она упрекала за это одну себя; она не удовлетворена, но тому виной его благородство, и она горда тем, что он так благороден. Тем уголком души, где жила страсть, она понимала, как опасен такой компромисс. Но, в конце концов, что же тут можно поделать? И, хоть страсть оставалась страстью, — а тем временем Тереза начала понимать природу слоя Хевисайда, и всю важность нейтрона, открытого Чедвиком, и разницу между наукой и техникой. Они часто говорили о своем детстве, о том, как они росли — один в округе Сэндридж, штат Иллинойс, другая на Риверсайд-драйв в Нью-Йорке; о том, чем схожи и чем несхожи их детские годы; о том, что люди всюду те же, и жизнь одна и та же; и о том, что же такое жизнь. Но когда они начинали говорить о своем сегодня, разговор становился иным, менее свободным и непринужденным, они то и дело умолкали — и смысл этого молчания им было бы куда труднее истолковать, чем смысл жизни.

В первый раз Луис пришел к Терезе домой вечером, месяца через два после того, как они начали встречаться. Ее товарки не было дома, и они поговорили о ней. У Луиса начались каникулы — поговорили и об этом. Прошел час, они чувствовали себя все более напряженно и неловко. Они беспокойно двигались по комнате, посидели на диване, поднялись, поглядели в окно и снова затихли. Луис опять сел на диван, а Тереза легла на пол, закинув руки за голову, вытянув ноги. Им довольно было протянуть руки, чтоб коснуться друг друга, но рассудок все еще сдерживал их. Они говорили о чем придется, перебирая множество тем, одна другой случайнее, и вдруг Терезе вспомнились какие-то стихи, и она произнесла строчку вслух. Луис сказал, что один раз он и сам сочинил стихи. Она стала упрашивать его прочесть их, но он долго отказывался. Она настаивала, он колебался. Она снова стала просить, и снова он стал уверять, что не может. Тогда она замолчала и только смотрела на него снизу вверх. Потом слегка подвинулась, и голова ее оказалась у самых ног Луиса; она оперлась о них головой и долго лежала так. Потом опять попросила: «Прочтите мне эти стихи». И он наконец уступил и прочел негромко, срывающимся голосом:

Луис говорил — и все дальше откидывался на диване, волнение и застенчивость душили его; с последними словами он откинулся навзничь, совсем задохнувшись. Лежа так, он не мог видеть Терезу, он вообще видел только потолок; но он чувствовал, что она по-прежнему лежит не шевелясь.

— Чудесные стихи. Чудесные, — сказала она наконец. Но так и не пошевелилась.

Луис промолчал. Шли долгие минуты.

— Какой вы странный, — снова заговорила Тереза. Потом поднялась и села рядом с ним на диван. Он лежал, вытянув руки вдоль тела, раскрытая ладонь словно ждала, и Тереза накрыла ее своей. Они нередко ходили под руку, старались коснуться друг друга или стать так, чтоб плечи их соприкасались, — почти так же и по той же причине обнюхивают друг друга звери. Но хотя на этот раз оба смутно надеялись, что этот вечер увенчает их желания, ни Тереза, ни Луис, взявшись за руки, больше не шевелились. Теперь, когда они думали, что свершение близко, им хотелось немного дольше ощущать этот трепет и звон в ушах.

— Как это вы написали такие стихи? — спросила Тереза.

— Ну… каждый пишет стихи о смерти или, по крайней мере, придумывает про себя, особенно в юности, а я был совсем мальчишкой, когда написал это. Но ведь это не настоящие стихи, знаете? Это просто фокус, стихи-задача. Я их написал, чтобы посмотреть, сумею ли с этим справиться. Вы заметили, в чем тут задача?

— Задача уже в том, чтобы написать стихи, но вы ведь не это имели в виду, а что-то другое.

— Да, но написал я, просто чтобы посмотреть, выйдет ли у меня. Просто я хотел написать лирические стихи, понимаете ли, чувствительные стихи, но без всяких чувствительных слов — одни существительные и глаголы, никаких эпитетов. Вот я и написал. Тут нет ни одного эпитета. Это не настоящие стихи, а просто решение задачи.

Рука Терезы не оставляла его руки, их пальцы переплелись и жили своей отдельной беспокойной жизнью. Но мысль ее следовала за его словами, и на миг пальцы замерли без движения; она подняла на Луиса серьезный и в то же время смеющийся взгляд, пытаясь прочесть по его лицу, правду ли он говорит.

— Но зачем вам это понадобилось — писать чувствительные стихи без чувствительных слов?

Прежде чем он успел ответить, она рассмеялась и, пользуясь этой передышкой, прижалась к нему, но тотчас снова выпрямилась.

— Все ясно! — сказала она. — Именно так и должен писать стихи ученый. Нет, не то, ведь это настоящие стихи, самые настоящие. Так пишет поэт, который в то же время и ученый. «Коль скажет Смерть…» Прочтите мне их еще раз, Луис.

— Нет, нет, Тереза, это не настоящие стихи, в них нет ничего хорошего.

— «Коль скажет Смерть: „Тебе несу покровом — дерн…“» — а дальше как? Луис, я хочу услышать это еще раз, я хочу запомнить.

Они повторили стихи вместе. Тереза достала карандаш и бумагу, они вместе повторяли стихи, и она записала их.

— А теперь надо проверить, правда ли, что это лучше, когда в стихах нет ни одного эпитета. — Она засмеялась: — Забавная выдумка, забавный способ писать стихи! — И опять серьезно: — Это хорошие стихи, Луис, милый, а никакой не фокус, и вы должны обращаться с ними как с настоящими стихами, и если им не хватает какого-нибудь эпитета…