— Родная моя, теперь эти дороги заглохли и одичали!

Но прежде, чем она успела ответить хоть слово, — он уже опять бредил. Он повторял все, что за два дня перед тем говорил Висле, то связно, то обрывками, и еще о многом он говорил. Но едва ли не так же подробно и с явным удовольствием говорил он о вещах, неизвестных и непонятных никому из присутствующих — о каком-то старом тополе, возле которого ему, видно, очень хотелось побывать, о каком-то Капитане, должно быть, приятеле, о спутниках Юпитера и вихрях Декарта, и о том, что все надо свести в единую систему.

— Это очень хорошо, Капитан, это тебе много даст, — сказал он убежденно.

Пришли родители Луиса и его сестра. Пришел Висла, постоял, послушал мрачно и молча, ушел и снова вернулся. То входил, то выходил Дэвид.

Из необъятных межзвездных пространств, из космических глубин к нам долетают неясные звуки — свист, шипенье, потрескиванье, — с бесконечно далеких, подчас неразличимых в этой дали небесных тел. Нет сомнений, что это — своего рода радиосигналы, возникающие в хаосе материи, невнятные голоса вселенной. Никто еще не открыл в них ничего, что свидетельствовало бы о каком-либо порядке и смысле; это, как кажется, просто звуки, приходящие из неизмеримых далей, они тревожат, словно загадка, и на них не может быть ответа. Почти все, что говорил Луис в тот воскресный день, было подобно этим голосам. Он не раскрыл ни единой тайны, касающейся расщепления атомного ядра.

Под вечер он вдруг совсем успокоился и затих и, немного погодя, спросил, где Тереза. Она как раз прилегла в пустой соседней палате. Она тотчас пришла и опять стала возле кровати, как простояла почти весь этот день. Луис посмотрел на нее и тихо покачал головой. Она снова и снова заговаривала с ним, но он теперь не говорил ни слова. Взглядом она спросила Бетси и врачей, можно ли ей присесть на край постели, и они показали, что можно, ибо это уже не имело значения. И она долго сидела подле него.

Точно обломки крушения, что кружат и кружат среди пены и щепок, подхваченные водоворотом после пронесшейся бури, провели они вместе около часа. Потом Луис незаметно впал в бессознательное состояние. Температура поднялась выше тридцати девяти; и все остальные признаки совпадали с тем, что знали и предвидели врачи.

Коматозное состояние, длилось всю ночь на понедельник, весь день, и почти всю следующую ночь. Под утро доктор Бийл перешел из отведенной ему комнаты в небольшое помещение на первом этаже больницы, неподалеку от комнатки, которую до этого превратили в лабораторию доктора Новали; там еще раньше все приготовлено было для вскрытия. Во вторник рано утром Луис умер. Было совсем темно. Солнце еще не успело взойти над бескрайними равнинами на востоке, и вершину пика Тручас нельзя было разглядеть. В окружающем мраке светились только прожектора Технической зоны — там, за высокой стальной оградой, продолжалась секретная работа.

Когда выезжаешь из Санта-Фе, одна из дорог, ведущих на юг, сворачивает к западу, на Альбукерк, другая уходит через пустынную равнину на восток; от нее отделяется ветка к Лэйми — полустанку в двадцати милях от города, ради которого эта ветка проложена. Лэйми — это несколько домишек, несколько сараев и складов, две-три лавки и железнодорожная станция. Станционное здание — кирпичный домик в одну комнату для ожидающих поезда — ничем, кроме надписи на деревянной вывеске, не отличается от десятка других маленьких станций на: дорогах, ведущих от Санта-Фе. Лучшее украшение Лэйми — ровная, широкая и длинная платформа, ее совершенство затмевают лишь дизельные электровозы, которые со сдержанным рокотом подкатывают к ней трижды в день — во всяком случае, так бывало прежде, — волоча за собой длинный хвост блестящих металлических вагонов. Когда стоишь на платформе, поезд, идущий с запада, виден еще издали; поезда, уходящие на восток, быстро скрываются среди крутых отрогов хребта Сангре де Кристо, примыкающего с юга к пику Тручас.

В среду, незадолго до полудня, в Лэйми медленно въехала армейская санитарная машина; она миновала дома, склады и магазины и остановилась у самой станции. По обе стороны маленького станционного здания все было открыто и плоско — ни бугорка, ни деревца; в разных местах стояли три или четыре автомобиля, но на платформе не видно было ни души. Трое солдат, сидевших в передней части санитарной кареты, стали совещаться. Несколько минут машина не трогалась с места, а они все спорили о чем-то. Потом машина медленно двинулась вперед и, подъехав к станции с восточной стороны, остановилась. Солдаты вышли. Один прошел на платформу и внимательно посмотрел сперва направо, потом налево. Другие двое минуту помедлили возле машины, потом достали сигареты, закурили и, не торопясь, направились к домам и лавкам. Жаркие солнечные лучи падали отвесно, и раскаленный воздух дрожал над крышей санитарной кареты.

Около получаса ничто не нарушало знойной тишины и неподвижности. Солдат, оставшийся на станции, время от времени подходил к западному концу платформы и вглядывался вдаль, хотя и с противоположного конца он увидел бы то же самое. Раза два он наведывался в зал ожидания и тотчас выходил, потому что там нечего было делать. Остальное время он стоял у машины, прислонясь к шоферской кабине, и читал газету.

Потом на улице показалась штабная машина. Двое солдат бегом вернулись к санитарной карете. Машина медленно подъехала туда же и остановилась, из нее вышли полковник Хаф и какой-то капитан. И еще одна машина приблизилась к станции — обыкновенный седан; он подъехал к станции с западной стороны, и из него никто не вышел.

Спустя минуту-другую полковник Хаф прошел на платформу и внимательно посмотрел на запад. И словно в ответ, издалека чуть слышно донесся гудок чикагского поезда.

Полковник медленно направился к седану и остановился, не говоря ни слова. Но солдат-водитель тотчас выскочил из кабины. Он распахнул заднюю дверцу, подхватил под руку миссис Саксл и передал ее полковнику; потом помог выйти Либби и, наконец, Терезе. С другой стороны из машины вышел старик Саксл и остановился, мигая, ослепленный ярким солнцем; к нему присоединился Дэвид.

Снова раздался гудок. Солдаты вытащили из багажника чемоданы и перенесли на платформу. Гудок прозвучал в третий раз, и теперь уже ясно слышалось беспокойное бормотание электровоза, замедляющего ход; все смотрели на запад; вагоны блестели на солнце; никто не проронил ни слова; все, кроме солдат, двинулись к краю платформы; солдаты собрались у санитарной машины и стояли в ожидании.

Полковник Хаф полагал, что, заранее все обдумав и действуя строго по плану, можно будет погрузить гроб уже после того, как «семейство» войдет в вагон, и таким образом избегнуть тягостных и скорбных сцен, которые при всех прочих условиях неизбежны. Для этого авторитетные представители военного командования снеслись с правлением железной дороги, для этого специально натаскали и обучили солдат. Согласно этому плану, солдаты, сопровождавшие санитарную карету, не сделали ни шагу, когда поезд остановился. Согласно этому плану, — который, впрочем не всем был понятен и даже не всем известен, — как только поезд остановился, полковник Хаф предпринял целый ряд небольших маневров, словами и жестами побуждая своих подопечных войти в вагон. Но тут Бенджамен Саксл и его жена, и Либби, и Тереза, и Дэвид, и даже капитан, приехавший с Хафом, и еще какие-то люди, оказавшиеся поблизости, и, наконец, сам полковник Хаф — все обернулись к санитарной машине и молча стояли и ждали.

Но солдаты, натасканные в соответствии с определенным планом и обученные поступать только так, как приказано, тоже ждали. И поезд стоял и ждал. Под палящими лучами солнца на станции снова воцарилась тишина и неподвижность. Кто мог предвидеть такую нелепость? — в отчаянии думал полковник Хаф. — И как, черт его дери, получилась такая дурацкая неразбериха?

Наконец, с истинно военной находчивостью и выдержкой, полковник зашагал через всю платформу к санитарной карете и что-то негромко сказал солдатам. Они тотчас отворили дверцы. Рядом стояла багажная тележка, и один из солдат хотел придвинуть ее поудобнее. Но полковник, покачав головой, остановил его. Кроме солдат, сопровождавших санитарную карету, здесь были еще два водителя, итого пятеро. Что же, он, полковник Хаф, будет шестым. Общими силами они извлекли гроб из кареты и медленно, мерно шагая, перенесли его на платформу и дальше, к багажному вагону.