В тот вечер его мать сошла с веранды и направилась через улицу, к бульвару. Луис увидел ее издали и удивился — ведь еще не время идти домой, а кроме того, матери никогда не приходили на бульвар, они просто звали. Но мать подошла к нему, и он сказал, что еще рано. Мать ответила что уже почти пора, а кроме того, она собралась проведать дедушку Авраама Саксла и отнести ему банку варенья; она хочет, чтобы Луис пошел с ней.

Несколько месяцев назад дедушка Саксл почувствовал тяжесть в груди, внезапно покрылся потом и тут же ощутил бешеный трепет внутри, и когда трепет утих и ушел доктор, дедушка Саксл сразу превратился из бодрого шестидесятисемилетнего мужчины в старого брюзгу.

Он уже много лет жил один и продолжал жить в одиночестве даже после припадка. Он был еще в состоянии двигаться, вел свое хозяйство сам, возился в разбитом позади дома маленьком садике с виноградной беседкой и даже совершал небольшие прогулки. Мать Луиса навещала его ежедневно, а иногда и по два раза в день и приносила ему провизию, книги и журналы. Обычно она проводила у старика около часу, они вспоминали прошлое и беседовали о семейных делах. Старик не хотел переезжать из своего домика, впрочем, благодаря ей в этом и не было надобности. Она поставила у его кровати телефон и всегда звонила ему по вечерам. Но в этот вечер на звонок никто не откликнулся. Мать повесила трубку и стала звонить еще и еще, но ответа не было. Несколько секунд она молча просидела у телефона, постукивая по столику карандашом. (Папа уехал в Спрингфилд и вернется, примерно, через час, но все-таки…) Ей не хотелось звать никого из соседей; пока незачем, думала она, мельком вспомнив, каким красивым и стройным был Авраам Саксл еще несколько месяцев назад и какие у него были густые белые волосы, — сейчас они уже не кажутся густыми. Вернее всего он заснул… но в конце концов она встала и пошла на бульвар.

Дедушка Авраам Саксл жил за углом, на соседней улице, в домике с неуклюжей верандой, обсаженной кустами. Спальня была на втором этаже, ее круглое окно выходило на крышу веранды. Завернув за угол, они увидели в окне свет и заметили, что окно приоткрыто. Им была видна даже висящая над кроватью большая гравюра в раме, изображавшая летящих уток, но с тротуара они не могли видеть дедушкину кровать, вернее, видели только заостренные столбики и часть стены под гравюрой.

— Пожалуй, лучше зайти, может, ему что-нибудь нужно, — сказала мать. — Должно быть, он задремал, — продолжала она. Только после того, как они завернули за угол, Луис почувствовал, что мать встревожена. — Жаль, что папы нет, — добавила она, и когда они подходили к дому, не сводя глаз с окна, тревога передалась и Луису. Он заметил, что мать раза два украдкой взглянула на него. Пройдя полпути от угла к дому дедушки, она вдруг остановилась, и Луис остановился тоже. Мать обняла его рукой за плечи, и они пошли рядом.

— Дедушке осенью будет шестьдесят восемь, — сказала мать, — не следовало бы старику жить одному, мало ли что может случиться с больным человеком. — Пройдя несколько шагов, она заговорила снова: — Ты, наверное, не помнишь, каким он был красавцем. Он всегда ходил в белых полотняных костюмах, и люди на улице оборачивались ему вслед.

Почти напротив дома стоял фонарь; стекло в нем было наполовину закрашено черным, чтобы свет не бил в окна. Они миновали фонарь и пошли по дорожке к веранде. На этой улице было совсем тихо, здешние дети ходили играть на Лонгфелло-авеню. В соседнем доме было темно, а на верандах других домов не виднелось ни души. Мать окликнула деда вполголоса, но в тишине ее зов прозвучал неожиданно громко.

— Отец, вы не спите?.. Дедушка! — Они немного подождали, потом пошли к веранде, и мать позвонила. Звонок пронзительно задребезжал в доме, они стояли и прислушивались. Мать позвонила еще раз и сразу же застучала в дверь.

— И зачем он только запирается, — сказала она, дергая ручку, дверь была заперта. А Луис в это время стоял чуть позади, глядел на мать и напрягал слух.

— Ты можешь влезть на крышу веранды? — вдруг спросила мать.

— Ясно, могу.

— Да, я знаю. Сколько раз я тебе запрещала, но… ох, милый! — Мать обняла его. — Ну, слушай, — сказала она, — полезай наверх, только будь осторожен, милый, и попробуй окно на лестничной площадке. Оно, наверно, открыто, а если нет, влезь в окно дедушкиной спальни. Пройди через комнату, не останавливайся, не смотри вокруг и не заговаривай с дедушкой, спустись прямо вниз и открой мне дверь. Можешь?

— Ясно, — сказал Луис. Он повернулся к перилам, примыкавшим к столбу возле ступенек веранды; взобравшись на перила, он вскарабкался по столбу, как делал уже не раз, добрался до навеса и, ухватившись за край, подтянулся на руках и влез на крышу.

— Помни же, ступай прямо вниз, — сказала мать.

Он знал, что окно на лестнице закрыто наглухо; он даже не посмотрел на него, а прежде всего быстро заглянул в окно дедушкиной спальни, ни на чем не задерживая взгляда, и не столько увидел, сколько ощутил белизну простынь, фигуру лежащего на кровати деда и особенно его голову, выделявшуюся на белой подушке. Еще не успев ничего рассмотреть, он увидел устремленные на него глаза и, пробираясь к окну по плоской крыше, все смотрел прямо в глубь комнаты, в глаза деду. Чтобы влезть в окно, надо было только чуть-чуть приподнять раму, и, влезая, Луис уже ни на секунду не отрывал взгляда от глаз, смотревших на него с подушки. Очутившись в спальне, он выпрямился и, все еще глядя на деда, нерешительно остановился: теперь он заметил, что старик беззвучно шевелит губами. И еще он заметил, что дедушка лежит, согнувшись, у самого изголовья кровати, словно придавленный тяжестью, не дающей ему подняться. Голова его непрерывно двигалась — чуть-чуть вперед и назад и опять вперед и назад. Старик лежал, согнувшись почти вдвое, а мальчик стоял возле, и оба смотрели друг на друга и молчали. Мальчик растерянно отвел глаза, но растерянность тут же сменилась страхом, и он снова взглянул старику в глаза, словно ища источник этого страха и боясь от него оторваться. Так он и стоял, как пригвожденный к месту, и не пошевелился даже, когда услышал голос матери, что-то кричавшей ему снизу. Как выглядел дедушка в белом полотняном костюме, Луис помнил лучше, чем думала мать. Помнил он также, как они всей семьей — отец, мать, сестра и он — приходили к дедушке. «Кто знает — Един?» — спрашивал дедушка, сидя у стола и пристально глядя на Луиса сверху вниз. — «Кто знает — Един?» — спрашивал он терпеливо и спокойно. «Я знаю — Един бог во вселенной». «Кто знает — Два?» И вдруг Луис отвел глаза и бросился бежать через комнату, через площадку, вниз по лестнице к входной двери, отпер ее и дрожа прижался к матери.

Потом все было хорошо. Сидя на каменном бордюре, окаймлявшем бульвар, и карауля отца, он удостоился сначала внимания, а потом живого интереса со стороны Капитана Сиго. Когда другие дети, ничего толком не поняв, разошлись по домам, Луис почувствовал себя, как прибывший издалека гонец, который сподобился аудиенции у владетельного князя. Все барьеры рухнули: князь, из уважения к доблести юного гонца, сам подошел к нему и предложил сесть. Мать заплакала, глядя на Луиса, подъехавший доктор назвал его молодцом, но только Капитан оценил всю важность происшедшего.

— Я знаю ребят, которые видели мертвецов, — сказал Капитан, — но только ты один видел, как умирают. Если только он и правда помрет.

— Он обязательно помрет.

— Ну, пока еще неизвестно. От второго припадка не всегда умирают. От третьего — уж обязательно, это все равно как третий раз нырять — непременно утонешь. Но можно помереть и от второго припадка. Вот не знаю только, будет ли считаться, если он помрет не сегодня.

— Если он помрет от этого припадка, значит он все равно умирающий, пусть он даже умрет не сегодня, верно? Пусть он даже умрет завтра или послезавтра?

Капитан немножко подумал, легонько подергав кустик травы; с веранд доносилось поскрипыванье качелей.

— Пожалуй, да, — милостиво согласился он. — Наверно, так и есть. Ну ладно, там увидим. А знаешь, солдаты на поле боя все время видят, как люди умирают. И спорим на что хочешь — это им нипочем, они привыкли. И гонщики тоже, те, что ездят на гонках в таких маленьких автомобильчиках, — ведь у них расшибается уйма народу. А ты мог бы привыкнуть, если б все время видел умирающих?