VI.8. Курс немецко-лютеранского меньшинства на обособление края с опорой на коренное население

Крестьянское движение в Лифляндии в сторону православия, запоздалая и колеблющаяся поддержка этого движения (но всё-таки поддержка) со стороны правительства были не без основания восприняты немецким рыцарством и лютеранским духовенством как вызов привилегиям немецкого элемента в крае. Хотя правительство наступало на эти привилегии очень медленно и непоследовательно, но устойчивая тенденция такого наступления, хотя и неспешного, всё же обозначилась и не давала поводов надеяться, что она заглохнет сама собой. Тем более что на отношение центра к прибалтийской окраине влияли значимые и набирающие силу внутриполитические и международно-политические факторы (модернизационные реформы, несогласие общества с прибалтийской политикой, обеспечивающей господство немецкого элемента в Прибалтике вопреки российским интересам, усложняющиеся отношения с Пруссией, а затем и с объединившейся Германий и т.д.). А это означало, что «обрусительная» политика, завещанная Екатериной II, и требующая унификации управления прибалтийскими губерниями в соответствии с порядком, принятом во внутренних губерниях, не снята с повестки дня и будет претворяться в жизнь.

Следует сказать, что немецкое рыцарство вкупе с лютеранскими пасторами обладало к середине XIX в. значительным арсеналом зарекомендовавших себя средств отстаивания обособленности прибалтийской окраины от основной территории Российской империи. Однако движение лифляндских крестьян показало, что в этом арсенале антироссийских инструментов остались без внимания настроения туземного населения, с которыми немцы не привыкли считаться. События же 1840-х гг. дали понять, что с переменой веры местного населения, в котором немцы видели лишь побеждённых и рабов, может рухнуть многовековой остзейский порядок. Поэтому к арсеналу уже опробованных средств был добавлен важный элемент, сводящийся к целенаправленной политике по привлечению на свою сторону аборигенов при отстаивании обособленности края от всего исходящего из России и от русских. Таким образом, инородческий вал, продолжавший опоясывать восточное побережье Балтики с момента его присоединения к России, должен был работать на немецкие интересы. И это было в принципе достижимо, поскольку российская сторона не спешила утвердить государственное обладание краем с помощью племенных и духовных скреп и благодаря этому сделать свою верховную политическую власть в Прибалтике более надёжной.

При развороте инородческого вала против России большое значение придавалось укреплению монопольных позиций лютеранства в крае. В качестве основных инструментов использовались Церковь и школа и, конечно, связи с влиятельными остзейцами в Санкт-Петербурге, германофильским и либеральным окружением императора.

Наиболее сильный удар по православию в Прибалтийском крае помещики и пасторы нанесли путём понуждения православных крестьян нести повинности в пользу лютеранской Церкви. Этот вопрос возник сразу же с учреждением первых православных приходов и стал новым полем противостояния эгоистичных немецких и общегосударственных интересов.

Поскольку к православию присоединились не тысячи, а десятки тысяч, то в вопросе о доходах пасторы заняли далеко не равнодушную позицию. Требование платы за требы отпадало, поскольку за ними православные крестьяне не могли обращаться к лютеранскому священнику. Не могло быть спора и в отношении платы за аренду пасторской земли, так как в этом случае пастор выступал не духовным лицом, а как землевладелец. Спор же возник из-за постоянных (натуральных и барщинных) повинностей с арендаторов помещичьих земель. Хотя, согласно Высочайше утверждённой инструкции генерал-губернатору Головину от 25 апреля 1845 г., крестьяне, переходящие из лютеранства в православие, освобождались от лютеранских повинностей^{204}, дворяне и пасторы всё же нашли, как им казалось, правовую лазейку. Они начали утверждать, что постоянные повинности с арендаторов помещичьих земель есть не что иное, как уступка помещиками части своего поземельного дохода в пользу лютеранской Церкви и потому эти повинности не могут и не должны быть слагаемы с крестьян при перемене их вероисповедания. Православное духовенство, напротив, доказывало, что новоприсоединившиеся должны содействовать содержанию своей Церкви и, следовательно, было бы крайне несправедливо и даже неблаговидно требовать с крестьян исполнения повинностей и платежей в пользу своей и в пользу иноверной Церкви. Комитет по устройству духовной части в Лифляндии предложил перевести на деньги материальные повинности, чтобы в усадьбах, где крестьяне принадлежат к разным вероисповеданиям, каждое лицо смогло платить причитающуюся ему долю по своей конфессиональной принадлежности. Такое положение комитета было высочайше утверждено 14 декабря 1846 г. и получило силу закона. С этого времени с православных крестьян перестали требовать исполнения каких бы то ни было повинностей или платежей в пользу пасторов и в арендные контракты, заключавшиеся между помещиками и православными крестьянами, не включались условия о повинностях и данях в пользу пасторов. Дворяне и пасторы не смели противодействовать резолюции Николая I губернатору Головину по этому вопросу: «Глядеть в оба глаза, нового не затевать и слепо держаться данных мною разрешений на все случаи, а с не повинующимися моей воле поступать, кто бы ни был, как с бунтовщиками. Аминь»^{205}.

Если бы Головин оставался генерал-губернатором более продолжительное время, то он, безусловно, довёл бы до конца дело о переводе постоянных повинностей на деньги. Однако сменивший его на посту генерал-губернатора князь Суворов отложил этот вопрос в сторону, хотя во всё царствование Николая I нигде повинностей и даней с православных в пользу пасторов не требовали.

Ситуация изменилась в 1856 г. К этому времени истекал срок действия лифляндского крестьянского положения 1849 г., в котором вопрос о повинностях с православных крестьян был решён в соответствии с Высочайшим повелением от 14 декабря 1846 г. При подготовке крестьянского положения к новому утверждению помещики и пасторы, поддержанные князем Суворовым, стали настаивать на возвращении к ситуации до 14 декабря 1846 г. Для этого предлагалось все повинности в пользу лютеранской Церкви перевести с крестьян-арендаторов на помещиков, которые сами будут взимать эти повинности с арендаторов, фиксируя их в арендных контрактах. Не дожидаясь решения по этому вопросу, часть помещиков начала совершенно произвольно и вопреки закону от 14 декабря 1846 г. взыскивать со всех своих православных арендаторов дани и повинности в пользу пасторов. Это произвело неблагоприятное впечатление на православных крестьян, ведь им приходилось нести вдвое большие повинности по сравнению с лютеранскими арендаторами, т.е. работать на свою Церковь и чужую. При этом отказаться православному арендатору от помещичьих требований в пользу иноверческой Церкви было невозможно, потому что отказ неминуемо повлёк бы за собой немедленное изгнание православного крестьянина с арендуемого участка. Найти же управу на такого помещика было невозможно, тем более что тогдашний генерал-губернатор Суворов находил помещичьи требования правильными^{206}.

Известны случаи, когда православных хозяев изгоняли с их участков за православную веру, а на их места селили лютеран. Ввиду того, что по закону православные освобождались от повинностей в пользу лютеранского духовенства, кирок и школ, мызникам было невыгодно предоставлять таким лицам пользование землёй, и им отказывали под каким-нибудь предлогом. А когда они, изгнанные, искали где-либо себе хозяйства, то их спрашивали, какой они веры. И когда узнавали, что православный, отказывали, говоря: «Нет у нас земли для тебя»^{207}.