После рассмотрения вопроса в разных инстанциях — от комитета остзейских дел (утверждён в 1805 г.) до общего собрании Государственного совета император Александр II, повелел разрешить спор следующим образом: «Так как православное духовенство в Лифляндии обеспечивается в своём существовании назначенным для него жалованьем, то все реальные повинности в пользу Церквей отменить и предоставить содержание лютеранских церквей попечению тамошнего дворянства»^{208}. Однако Александр II не смог настоять на своём решении так же самодержавно, как это сделал 14 декабря 1846 г. его отец. Последовали новые прошения со стороны лифляндского дворянства и новые рассмотрения. В июне 1862 г. перед представлением Государственному совету вопрос рассматривался на заседании соединённых департаментов, на которое были приглашены обер-прокурор Синода граф Толстой, бывший лифляндский генерал-губернатор князь Суворов и сменивший его на этом посту барон Ливен. Десять членов, а именно гг. барон Корф, Литке, Брок, Метлин, Ковалевский, Княжевич, князь Суворов, Толстой, барон Ливен и Валуев, встали на лифляндскую дворянско-немецкую точку зрения, и только два члена — князь Гагарин и Ахматов заняли позицию покойного императора Николая I и бывшего генерал-губернатора Головина^{209}. В царствование императора Александра II этот вопрос так и не был решён, что, однако, не мешало немецким помещикам действовать по своему усмотрению и, конечно, в интересах лютеранской церкви, а значит, в ущерб православию.

В частности, всё делалось для того, чтобы православные на своём горьком опыте постоянно убеждались, что православие очень невыгодно. Практика своевольного взыскивания с православных лютеранских повинностей продолжалась довольно долго: по свидетельству протоирея Николая Лейсмана, в некоторых уездах — вплоть до 1910 г.^{210} Залогом же такого положения вещей являлось, прежде всего, дворянское землевладение в крае, позволявшее помещику диктовать свою волю православным дворохозяевам и арендаторам. Неудивительно, что неоднократные обращения епархиальных властей в Санкт-Петербург по поводу лютеранских повинностей с православных лишь демонстрировали бессилие верховной власти, что имело, конечно, негативный морально-психологический эффект в крестьянской среде. В связи с этим Е.М. Крыжановский отмечал: «Ничто так чувствительно не задевало новоправославных в этом крае, как повинности в пользу пасторов. Ничто так ярко не представляло в глазах их бессилия правительственных распоряжений и бесплодности православия для быта их и душевного покоя, ничто так не ставило их во внутренние противоречия с самими собой, как обязанность работать на пасторов, содержать кирки, кистеров, органистов, давать им дань от каждого прибытка и исполнять всё это, несмотря на ясные повеления верховной власти, на уверения со стороны православных священников, на собственную веру в силу русского царя»^{211}.

Одновременно велась непримиримая информационно-психологическая война против государственной религии. Отличия православной религии от лютеранства становились объектами разнузданной, непотребной хулы, оскорбительной для православных. Недостойное поношение православия происходило в кирках, находило отражение в местных и зарубежных печатных изданиях. Например, в Германии вышла книга «Немецко-протестантская борьба в Балтийских провинциях России», которая, как водится, сочувствовала делу «защиты» лютеранства в крае. Особо рьяные обличители государственной религии подвергались судебным разбирательствам, но эти меры не снижали накала борьбы, которую вёл немецкий элемент.

Логическим следствием возведения хулы на православие стала агитация за возвращение в лютеранство. Поскольку российские законы запрещали отпадение от православия, немецкие дворяне стали добиваться разрешения на возврат «заблудших овец» в лютеранство. Им на помощь, как и следовало ожидать, пришёл русский остзеец генерал-губернатор Суворов, выступивший против «стеснения свободы совести» в Прибалтийском крае. В 1857 г. поступили первые заявления от 98 человек с просьбой разрешить вернуться в лютеранство. В основном это были люди из числа дворовых (кучеры, кузнецы, прислуга), испытывавшие наиболее сильное давление господ, а также лица, состоявшие в смешанных браках. После того как правительственно благосклонно удовлетворило прошения 44 человек, прецедент был создан. Под быстро распространявшие слухи о скором исчезновении «русской веры» в Прибалтийском крае и с опорой на информационную поддержку заграничных газет, оплакивавших судьбу лютеран в Прибалтике, пасторы стали составлять новые списки «обманутых» эстонцев и латышей. Толпы крестьян снова потянулись в Ригу, однако теперь для того, чтобы, как утверждали пасторы, выйти из «полона греко-российской Церкви». Примечательно, что эти стремления уже никто не считал бунтом. Более того, в мае 1864 г. лифляндское дворянство направило Александру II петицию в защиту местного населения, страдавшего «под гнётом принуждения совести».

Согласно данным за 1865 г. по крестьянам-хозяевам православного вероисповедания, из нескольких десятков приходов только в трёх число православных хозяев немного увеличилось, в остальных же — резко сократилось: в двух, где было по 26 православных хозяев, осталось в одном шесть, в другом — четыре; во многих приходах их число уменьшилось с 30–40 до 12–6 и даже до одного^{212}. Важно отметить, что эти данные свидетельствуют не столько о масштабах отхода от православия, сколько о беспрецедентном характере притеснений православных, выразившемся в потере хозяевами своих дворов и арендных участков и передаче их лютеранам.

Архиепископ Рижский и Митавский Платон (в миру Николай Иванович Городецкий), с декабря 1848 г. продолжавший в Прибалтийских губерниях самоотверженную деятельность епископов Иринарха и Филарета I, предпринимал всё возможное, чтобы труды его предшественников, направленные на духовное сращивание балтийского берега с Российской империей, не пропали даром. 18 августа 1864 г. он писал одному из министров в Санкт-Петербург: «Если вы и другие правительственные лица будете равнодушны к православию в сем крае и допустите из угождения немцам, чтобы оно ослабло и даже вовсе истребилось в нём, то на вас будет лежать тяжкий грех перед Богом и великая ответственность перед Россией …Я говорю это в полном сознании, что мои слова помянутся на Суде Божием»^{213}. В подготовленном для правительства докладе архиепископ Платон изложил основные причины отхода от православия: давление и угрозы мызного начальства, притеснения помещиков, поношение православной веры. Он предложил и меры по защите государственной религии в крае: наделить православных крестьян землёй[62] и запретить пасторам публично поносить православную веру, особенно в кирках.

Следует сказать, что обращения Платона к правительству имели в целом ограниченный эффект, как и выступления в печати протоирея НА. Лейсмана, публицистов Ю.Ф. Самарина, М.П. Погодина и др., которые вызвали вал опровергающих публикаций из немецко-лютеранского лагеря. В 1865 г. правительство сделало ряд распоряжений в пользу обеспечения свободы совести, что, однако, открывало возможности для вероотступничества. Так, согласно указанию от 19 марта 1865 г., при совершении браков между лицами православного и протестантского вероисповедания больше не требовались предбрачные подписки о крещении и воспитании будущих детей в правилах православия. В то же время инструкция от 13 июля 1865 г. привносила в этот процесс элементы государственного контроля: новый генерал-губернатор Эстляндии, Лифляндии и Курляндии граф П.А. Шувалов получил право решать вопросы об обратном переходе в лютеранство по своему усмотрению. Вместе с тем пасторы в декабре того же года добились разрешения крестить подкидышей и незаконнорожденных детей. Кроме того, законы, обеспечивавшие свободу совести, они перетолковывали в пользу узкой немецкой касты.