Конечно, сказались и все слабые стороны устройства Ливонии, так и не сумевшей за 350 лет сложиться в прочный государственный организм: рознь корпораций, соперничество городов, придавленность сельского населения.

Эстонские крестьяне, поставленные рыцарством и духовенством в положение рабов, не хотели защищать своих угнетателей. Поскольку Московское государство воевало не с туземным населением, а с немцами, превратившими прибалтийские земли в свою колонию, эстонцы в случае насильственной мобилизации вскоре разбегались и поднимались на борьбу в тылу у рыцарства, обращенного фронтом к русским. Они оказывали русским войскам всяческую поддержку: указывали дорогу, давали сведения о передвижении орденских войск, вместе с русскими отрядами нападали на войска ордена, участвовали в захвате укреплённых замков. Например, когда один из командиров Филипп фон Бёлль, известный своей храбростью, приготовился к битве с русскими, заняв к югу от Феллина выгодную позицию, местные жители помогли русским обойти лагерь Бёлля, и весь его отряд в битве при Эрмесе был уничтожен.

В годы Ливонской войны московское правительство всячески старалось, и не без успеха, использовать ненависть эстонских и латышских крестьян к немцам в интересах расширения и укрепления своей власти в прибалтийских землях. Поскольку московский завоеватель боролся с немецким элитарным слоем, севшим на кормление в Ливонии, «низы» воспринимали его как своего покровителя. Так, при первом занятии Нарвы «лучшие люди» поспешили уехать, а «чёрный люд» охотно присягнул Иоанну. Осенью 1560 г. в северо-западных эстонских землях вспыхнуло крестьянское восстание под предводительством эстонца-кузнеца. Восставшие нападали на дворянские поместья, убивали или передавали русским их владельцев. Герцог Магнус, брат датского короля, имел все основания опасаться, что крестьяне могут подчиниться русским и выдать им всех немцев вместе с крепостями. В 1561 г. восстание было подавлено. Предводителя восставших четвертовали, других участников, попавших в плен, после изуверских пыток казнили. Однако стихийные и разрозненные выступления время от времени то набирали силу, то стихали. В отдельных областях крестьяне отказывались от уплаты податей и выполнения барщины и большими группами ходили в Вильянди, чтобы получить от русского воеводы охранные грамоты.

В то же время известны случаи выступления крестьян против русских. Во время войны крестьян беспощадно грабили и русские, и немцы. И тогда весной 1571 г. крестьяне Гарриена и Иервена (Витгенштейна) также решили поживиться в условиях нестабильной обстановки военного времени. Собравшись в отряды, они стали совершать грабительские рейды, на первых порах удачные, в Вирланд, принадлежавший русским. Узнав о готовящемся очередном набеге, русские в Везенберге и Нарве собрали войско, и, когда крестьяне, опьянённые успехами и потому больше думавшие о добыче, чем о неприятеле, действительно пришли, русские войска напали на них и при речке Муддесе убили более шестисот человек^{59}.

На период Ливонской войны Восточная Эстония оказалась под властью Московской державы. Хотя война со стороны Руси не была религиозной, и православные в отвоёванных землях практически отсутствовали, обращение людей к «истинной вере» и её защита от «латин» и «лютеров» оставались в поле стратегического и религиозно-духовного видения Иоанна. Так, в Нарву, после её взятия в 1558 г., по повелению Царя были присланы архимандрит и протоиерей, чтобы они крестными ходами по городу и вокруг города «очистили его от веры латинской и Лютеровой»^{60}. В Нарве, а также Юрьеве и других городах и местечках Восточной Эстонии возводились и освещались православные храмы. В Юрьеве была учреждена епископская кафедра, и на неё был возведён игумен Псково-Печёрского монастыря Корнилий, чрезвычайно много сделавший для обращения в православие местного населения — эстонцев и латов.

На занятых русскими территориях было полностью уничтожено землевладение ордена, епископов, монастырей. Их владения перешли к русскому государству. Часть поместий была передана русскому служивому дворянству. Эти меры, сопровождавшиеся взятием в плен большого числа знатных ливонцев, отправленных внутрь страны, позволяют предположить, что в случае русской победы на Ливонию был бы распространён тот порядок, который обычно устанавливался Москвой в завоёванных землях. И отец, и дед Грозного при покорении новых территорий высылали оттуда в глубь русского государства наиболее влиятельных и опасных для Москвы людей, а в завоёванные края направляли поселенцев из коренных областей. В результате завоёванный край лишался прежней руководящей среды, но получал такую среду из Москвы и начинал вместе с ней тяготеть к новому центру — Москве. Этот приём был применён, например, в Великом Новгороде при Иване III и в Казани при самом Иоанне IV^{61}. Таким образом, при благоприятном для Московского государства окончании Ливонской войны сама Ливония как немецкая колония, а вместе с ней и немецкий порядок прекратили бы своё существование.

Что касается эстонских крестьян, то в их положении, безусловно, наметились бы улучшения. Во всяком случае, с поражением немцев они автоматически утрачивали прежний, столь невыносимый, статус побеждённых, который низводил их до положения рабов победителей. Все они становились наравне с другими народами Московского государства подданными царя. Крестьяне, остававшиеся на землях, перешедших к русскому государству, получали статус государственных, а это ставило их под власть закона, освобождая от произвола и самоуправства частных владельцев. Поскольку в Московском государстве крепостное право, в отличие от Ливонии, пока ещё не выступало в формах абсолютного и тотального закрепощения крестьян[22], то они могли воспользоваться правом ухода от помещиков и поселения в городах. Это открывало возможности для социальной мобильности, которые для народов в обширной Московской державе были на порядок шире, чем для аборигенов в ливонских колониальных владениях немцев. Эстонцы могли быть востребованы и на духовном, и на военном, и на купеческом поприще. Например, патриарх Никон и адмирал Ф.Ф. Ушаков были по происхождению мордвинами, т.е. принадлежали к той же угро-финской группе, что и эстонцы. Нельзя исключать и перспектив быстрого формирования национальной знати, на которую на своих огромных пространствах, как правило, опиралась власть русских монархов. В общем, в рамках позитивных сценариев эстонцы могли успешно интегрироваться в русское государство, на всех уровнях его сословной структуры, сохранив при этом, как и другие народы России (например казанские татары, удмурты, чуваши, мари и т.д.), свою национальную идентичность, свой язык и культуру. Показателен пример казанских татар. После присоединения Казанского ханства происходил их переход в русские земли, на русскую службу. Из этих казанских татар, а также из других тюркских народов, ведут свою родословную почти четверть русских дворян[23]. Примечательно, что тесные контакты русских и татар не привели к изменению их этносов, но обогатили культуры этих народов. По такому же пути могло пойти развитие эстонцев и латышей. Во всяком случае, они бы не оставались столетиями тем забитым и униженным «крестьянским народом» (выражение немцев), не имевшим своей элиты, каким их сделало немецкое корпоративное господство на правах победителей. И залогом благополучного укоренения эстонцев и латышей в составе России было не в последнюю очередь и то, что Русь после венчания Иоанна на Царство являла собой не просто государство[24]. В образе Московского Царства, которое вослед за Святой Землёй начинает именоваться Святой Русью, а Москва — Третьим Римом, нашла новое историческое воплощение идея «Вечной Империи» как формы государственно-политического служения Богу и создания для всех входящих в Империю народов «пространства спасения»^{62}.