16

«Профессор доктор мед. наук Виктор Ц. Вогт» — было написано на табличке на двери.

Это было спустя два дня. Вогт попросил меня прийти к нему, чтобы узнать о результатах осмотра. Он пригласил меня на пять часов, было уже четверть шестого, но через медсестру он попросил извинить его за то, что он задерживается. Я сидел в пустой сумрачной комнате и листал иллюстрированные журналы. Марлен Дитрих получила крест французского Почетного легиона. В Нью-Йорке арестован клуб, в котором молодые девушки сдавались в аренду миллионерам. В Пиринеях четверо исследователей погибли в пещере. В Корее продолжалась война. Я листал все подряд, сначала читал подписи под юмористическими картинками, а потом смотрел сами картинки. Многие были очень смешными. Через некоторое время я опять посмотрел на табличку на двери и стал размышлять, что обозначает «Ц.». Цезарь? Или Цилле? Темнело.

Оба прошедших дня были заняты дальнейшими обследованиями, меня просвечивали, обстукивали, давали пить различные жидкости. Ойленглас и Вогт были всегда ровно дружелюбны и настроены по-деловому. О течении обследования они не сказали ни слова. Я тоже больше ничего не спрашивал. Я стал намного спокойнее, атмосфера больницы усыпляла меня. Вероятно, мне добавляли какие-нибудь успокаивающие средства в еду, бромид или что-нибудь подобное. Я слышал, что это обычное дело. Возможно, этим и объясняется равнодушие, с которым я воспринимал события вокруг меня. Проблемы с речью у меня исчезли, головные боли держались в границах переносимости. Маргарет приходила каждый день. С Иолантой после ее посещения я больше не говорил.

Я взял новый журнал. Листая страницы, я пытался привести себя в состояние определенного возбуждения. В следующие минуты решится мое будущее. Я узнаю, здоров я или болен, буду я жить или умру. Все зависело от данных осмотра. Я ожидал, что мои ладони станут влажными, в губы сухими. Но ничего подобного не произошло. Я спокойно сидел и констатировал, что мои размышления навевают на меня скуку. Вероятно, дело все-таки в еде.

Дверь с табличкой открылась, и появился Ойленглас. Я встал.

Ойленглас еще раз извинился за опоздание и провел меня в кабинет своего шефа. Это была большая уютная жилая комната, которая ничем не напоминала о врачебной деятельности ее владельца. Я пожал Вогту руку, мы сели. Профессор предложил сигареты и коньяк. Затем он подвинулся ко мне поближе:

— Мы хотим поговорить о некоторых вещах, которые вас интересуют, а именно — о результатах обследования.

— Да, — сказал я и улыбнулся. Здесь было очень уютно.

Вогт открыто взглянул на меня:

— Мистер Чендлер, мы обследовали вас настолько тщательно, насколько это было возможно с помощью тех методик, которыми мы владеем. Мы внимательно изучили результаты, и тем не менее, как тогда, так и сейчас мы не можем сообщить вам точные данные о состоянии вашего здоровья.

Он замолчал, наступила тишина.

— Что это означает? — наконец спросил я. — Вы не можете сказать, есть у меня опухоль или нет?

— Мы не можем сказать вам это с абсолютной уверенностью, — объяснил Ойленглас и поправил очки.

— Но это же и было целью обследования, господа! — сказал я и коротко рассмеялся. Смех был какой-то чужой, и это меня удивило. Вогт потер руки, его круглое лицо выглядело в сумерках как большая белая луна.

— Мистер Чендлер, — писклявым голосом сказал он, — мы говорим о сегодняшних результатах обследования. Мы же еще не закончили.

— Почему же вы не продолжаете?

— Потому что для этого нам нужно ваше согласие, — сказал Ойленглас.

Меня как будто что-то кольнуло, я даже на несколько секунд очнулся от своего летаргического сна:

— Согласие — на что?

— Чистая формальность, — звонкий бабий голос Вогта звучал из сумерек. — Но нам оно необходимо. — Он придвинулся ближе, я опять почувствовал запах чеснока. — В настоящий момент мы можем с определенностью сказать вам, мистер Чендлер, что что-то с вашим мозгом не так, как должно быть. В левой передней части есть новообразование.

— Ага, — сказал я.

— Хотите еще коньяку? — спросил Ойленглас.

— Нет, почему вы спросили?

— Я просто подумал, — сказал он.

— Если у меня опухоль… — начал я.

— Не опухоль — новообразование, — поправил меня Вогт.

— Ну хорошо, новообразование! Если вы уже знаете, что оно у меня есть, почему же вы меня не оперируете? Что вам еще непонятно, господа? — Так это бывает, думал я. Так они сообщают пациентам. Никакого эффекта. «Хотите еще коньяку?» И это все? Какой-нибудь автор в Голливуде может себе это позволить? Какую-нибудь подобную кислую сцену!

— Вы слишком торопитесь, мистер Чендлер! — Вогт наполнил свой бокал. — Мы не можем оперировать так быстро. Во многих случаях можно обойтись и без операции.

— В каких?

— Если речь идет о доброкачественном образовании, его можно удалить с помощью облучения.

— И вы считаете возможным, что у меня доброкачественное образование?

— Разумеется, мистер Чендлер!

— Конечно, мистер Чендлер!

Они выпалили это одновременно и слишком быстро. Оба смотрели на меня с улыбкой. У меня было чувство, что я должен доставить им маленькую радость: ведь они потратили на меня столько сил.

— Теперь я тоже хотел бы коньяку, — сказал я. Мне поспешно его протянули.

— Спасибо, — сказал я и улыбнулся. — Далеко же мы продвинулись! Это у вас такая система?

— Какая?

— Сообщать смертный приговор пациенту частями?

— Мистер Чендлер, — укоризненно сказал Вогт писклявым голосом.

— Конечно, — сказал я. — Эта промежуточная стадия не так приятна! Когда я узнаю точные результаты?

— Если вы дадите согласие на маленькое вмешательство, то завтра вечером.

— Что еще за маленькое вмешательство?

— Речь идет о так называемой вентрикулографии, — сказал Ойленглас.

— Ага.

— Это такой метод обследования, — объяснил Вогт, вспомнив, что мне все надо объяснять, — с помощью которого мы сможем точно определить контуры образования, его природу и местоположение. Мы введем в ваш мозг контрастную жидкость и сделаем рентген. Контрастная жидкость окружит образование со всех сторон, и оно четко прорисуется.

— Звучит вполне разумно.

— Это великолепный метод, — с энтузиазмом сказал Ойленглас.

— Один вопрос… — я поставил бокал.

— Да, пожалуйста?

— Как контрастная жидкость попадет в мой мозг?

— Через две маленькие дырочки, — сказал Вогт и смущенно закашлялся.

— Через две маленькие дырочки, — повторил я.

— Через две маленькие дырочки, — повторил Ойленглас. Похоже, внезапно мы все начали страдать литеральной парафазией.

Вогт встал и включил торшер.

— И что же это за две маленькие дырочки? — спросил я.

Он подошел ко мне и с двух сторон прикоснулся к затылку, сантиметрах в десяти от начала роста волос.

— И на это вам нужно мое согласие?

— Нет, — сказал Вогт, удивив меня.

— Но…

— Ваше согласие, мистер Чендлер, нам нужно не на вентрикулографию. Если во время ее проведения мы установим, что речь идет о злокачественном образовании, мы прооперируем вас сразу.

— Не приводя меня в сознание?

— Да, мистер Чендлер.

Я встал и подошел к окну. На улице было уже совсем темно. Сквозь деревья парка я видел огни улицы. Проехал автомобиль. Я повернулся.

— Послушайте, — сказал я, — все эти разговоры о вентри…

— Вентрикулографии…

— …не являются ли они частью вашего метода — таким образом сообщать о том, что операция необходима? Может быть, вы уже знаете, что у меня злокачественная опухоль?

— Нет, мистер Чендлер, — сказал Вогт и посмотрел на меня. Больше он не сказал ничего. Но мне стало ясно: они действительно еще не знали. Я подошел к столу и сел. — Что я должен подписать?

— То есть вы согласны?

— Конечно, — сказал я. — Я же не могу жить дальше в такой неопределенности.

— Очень разумно, мистер Чендлер. — Ойленглас взял формуляр с письменного стола. — Это обычная расписка, которую дают перед каждой операцией — даже когда просто удаляют слепую кишку. Вы подтверждаете, что согласны на вмешательство.