QUO PRAEMIO ET MERCEDE ampla soleat magnus Dux suos adulatores afficere

Illustres ac clari viri, Ozsiphas Scerbaty, et Georgius Boratinski, qui munere Palatinatus fungebantur: cum missi fuissent ad defendendam et tuendam arcem Susa: intercepti sunt ab illo bellicoso Lithuanicarum copiarum imperatore a Duce Romano et ab ejus exercitu, in quo conflictu magna strages Moscorum est edita, et inter alios illi praecipui viri duo capti, qui postea per permutationem captivorum redempti sunt. Qui cum primum venerunt in Moscoviam, hilari fronte a Magno Duce excepti, et ad ejus mensam invitati. Tandem absoluto prandio, muneribus lautis et pretiosis eos afficit: nimirum unicuique illorum dedit vestem ex holoserico suffultam Zebelinis pellibus raris et elegantissimis, dedit et singulis pre-ciosos pileos albos. Atque inter alia, quae cum illis conferebat, sciscitatus est ab eis quis ageretur tu Polonia et Lithuania. Tum Osziphas ille retulit ea omnia quae viderat ac intellexerat candide et bona fide. At Georgius Boratinski rogatus, contra protulit ea quae putabat grata fore Magno Duci, ipsi palpum faciendo et adulando: quae plane absona erant a rei veritate, et absurda. Ac inter alia sic ausus proloqui: Inclite et invictissime Moscorum Caesar, sic tibi persuadeas, cum Rex Poloniae audit, tuos milites jam adesse in finibus, et ibi grassari, maximo metu perculsus, quaerit latebras, et loca abdita. Magnus Dux statim fucum sibi fieri intellexit, et subjunxit: Rex Poloniae igitur me timet? At ille, procul dubio: clarissime Dux, ita se res habet, et si copiosus exercitus irruerit in Lithuanian!, ille non est tam animosus, ut velit tecum in aciem descendere: aufugiet procul in aliquam munitissimam arcem, neque etiam viribus par, aut arcibus munitis est tecum conferendus. Denique nunquam tui exercitus impetum et vires sustinere poterit: succumbet protinus et terga dabit. Quae conficta verba, eum in ipsius gratiam ac favorem excogitatam et comparatam orationem esse vidisset: detestatus adulatorium et leve hominis ingenium, coepit nutare caput, inquiens: О Rex infelix, о Rex miserrime, tui plane misereor, qui ita me times: adeoque sum tibi terrori, ut ad mei mentionem, cogites de fuga, ubi in Lithuaniam venero. Hac oratione finita, tam contumeliosa oratione sic istum Boratinski est allocutus: О perfide et scelerate homo, jam tua perfidia et mendacia mihi optime sunt perspecta. Quocirca baculo quo uti solet, ferit illi caput, et caedit tergum, ac denique totum corpus nulla ratione habita illius preciosae vestis, qua eum induerat: At miser Boratinski hinc inde se vertebat: hacque oratione utebatur. О Princeps Serenissime, Deus te diu sospitem servet, quodque ab te verberor gratum est mihi, et sic me plane hominem obscurum et ignobilem castigare dignaris: nunquam ego potuissem eripi ex captivitate, nisi tua ope: sed quamprimum liberatus sum ex vinculis Lithuanicis, citissime me ad te contuli. Verum Magnus Dux non desinebat hominem

КАКИМ ПОДАРКОМ И ПООЩРЕНИЕМ вознаграждает обычно вепикий князь своих льстецов

Знаменитые и славные мужи Осип Щербатый и Георгий Барятинский исполняли обязанности воевод; когда они были посланы для защиты и наблюдения за крепостью Суза, то были перехвачены воинственным предводителем литовского войска, римским князем, и его войском. В этом сражении было побито множество московитов, и среди других были взяты в плен эти два выдающихся мужа, которые впоследствии вернулись благодаря обмену пленных. Как только они прибыли в Московию, они были радостно приняты великим князем и приглашены к его столу. Когда пир был окончен, он наградил их пышными и дорогими подарками: дал каждому из них шелковую одежду, подбитую редкостными и чрезвычайно изящными собольими шкурками и дал также каждому дорогие белые шапки. Среди прочего, о чем он с ними толковал, он поинтересовался, что делается в Польше и Литве. Осип рассказал о том, что видел и понял, ясно и добросовестно, а Георгий Барятинский, наоборот, распространялся о том, что, по его мнению, будет приятно великому князю, угождая ему и льстя; но это совершенно не соответствовало истине и было вздорным. И между прочим он осмелился сказать: «Достославный и непобедимый цезарь московитов! Знай, что когда король польский слышит, что твои воины уже находятся на границах и там свирепствуют, охваченный сильнейшим страхом, ищет убежища и укромного места». Великий князь тотчас понял, что его обманывают, и спросил: «В самом деле король польский меня боится?» Тот ответил, не колеблясь: «Светлейший князь, дело обстоит именно так, и если огромное войско твое обрушится на Литву, то он не так самонадеян, чтобы пожелать вступить с тобою в сражение: он убежит подальше, в надежную крепость, и не посмеет равняться с тобой ни силами, ни крепостями. И, наконец, он никогда не сможет выдержать сил и натиска твоего войска: он тотчас уступит и обратится в бегство». Великий князь понял, что все это выдумки и что речь свою тот измыслил и составил, чтобы снискать его милость и благоволение. Проклиная льстеца и легкомысленного человека, он стал качать головой, говоря: «Несчастный король, жалкий король, жаль мне тебя, что ты меня так боишься! Такой страх я на тебя навожу, что даже при упоминании обо мне ты помышляешь о бегстве, когда я приду в Литву». Сказав так, он обратился к Барятинскому с такой бранной речью: «Вероломный ты негодяй! Мне совершенно понятно твое вероломство и лживость». И стал он своей палкой бить его по голове, по спине и по всему телу, ничуть не жалея дорогое платье, в которое тот был одет. Несчастный Барятинский крутился туда и сюда и кричал: «О светлейший государь, да сохранит тебя Бог в полном благополучии! Мне приятно, что ты меня наказываешь, так мне и надо, человеку темному и низкому. Никогда бы мне не вырваться из плена, если бы не ты. Как только я освободился от литовских оков, так сейчас же устремился к тебе». Но великий князь не переставал жестоко истязать этого человека, то и crudelis tractare: saepius repetens haec verba, о perfide et scelerate te esse turpissimum et mendacem adulatorem novi. Quare sic est ab eo tam diu verberatus, donec suum baculum Princeps confregerit in minutissimas partes.

QUALIS SIT RELIQIO ET PIETAS Magni Ducis Moscoviae

Quando Magnus Dux in suum palatium Alexandrowa, olim antequam pulcherrime extrueretur, Slobodam dictum, venire solet animi recreandi gratia, tum ibi quandam novam religionem simulare solet et effingere. Primum se novo quodam Monachi nigri vestitu induit, cujus etiam imitatores sunt omnes ejus aulici, simul eodem vestitu jam parato utentes. Satellites vero illius armati adsunt, qui ad omnia officia prompti paratique sunt. Ille autem Magnus Dux ita vestitus cum suis aulicis ingreditur fanum, ad preces matutinas, et alias ceremonias peragendas, quibus utuntur Rutheni. Sunt autem succincti loro, cui adjunctus cultellus, manibus tenentes lucernam, in qua est accensa candela: quod si aliquis aulicorum refugerit uti hoc vestitu et ceremonia, gravissime caeditur virgis a satellitibus Principis. Hosce omnes vocat Princeps fratres, et se eodem nomine appellari jubet, haec est sancta aulicorum Moscovitarum fraternitas. At cum jam est tempus prandii, porrigitur cibus, Magno Duci primum, quem habet in sua cistella, tanquam primario fratri, et sic deinceps reliqui fratres ex suis cistellis accipiunt suum cibum: Quod ad potum, singulis datur ad certam mensuram. Tandem absoluto prandio, omnes cum suis cultellis et cistellis se recipiunt in suas cellulas. Nam hoc palatium est aedificatum plane in formam Monasterii. Quare cum secundum suum ritum absolvit: Magnus Dux suas preces et horas Canonicas: tanquam major natu frater egreditur ex illo Coenobio, ac jubet aliquot captivos, jam morti destinatos produci ex carceribus, ibi omnes variis mortis generibus afficiuntur: alii ad palum et rotam alligantur, alii securi percutiuntur, alii suspenduntur: alii miserrime cruciantur, et frustulatim dissecantur: denique multi aquis obruuntur. Ita quamdiu ibi degit, singulis diebus decem aut viginti insentes ab eo suppliciis gravissimis tolluntur e medio: ita ut prae foetore cadaverum illae nemo incedere possit. En fructus religionis Magni Principis Moscorum: sic suam religionem sanctificat. Et quia patrem sequitur sua proles, ille Magnus Dux filium habet sibi suisque truculentissimis moribus persimilem. Nam ille voluptatis gratia solet per illa mortua corpora obambulare, illa calcando, et baculo suo capita iliorum confringit, vel in illorum cerebra aciem baculi ferrati infigit, inquiens: vos о scelerati insurrexeratis in vestrum Imperatorem ac Principem, et me etiam.

Quotiescunque Magnus Dux ad illud palatium Alexandrowa, aliquem ex suis invitat Consiliariis, nemo est illorum qui non credat se ad praesentem mortem accersi, nec unquam inde domum incolumem reversurum, idcirco discessurus, primum domi suae disponit, ac uxori et liberis valedicit, et дело повторяя: «Ах ты, вероломный негодяй! Ведь я знал, что ты бесстыжий и лживый льстец». И бил его государь до тех пор, пока не сломал свою палку на мелкие кусочки.

КАКОВЫ БЫЛИ РЕЛИГИОЗНОСТЬ И БЛАГОЧЕСТИЕ великого князя Московии

Когда великий князь удаляется для душевного успокоения в свой Александров дворец, который назывался прежде, чем он его великолепно устроил, Слободой, он там обычно измышляет и сочиняет новые религиозные обряды. Прежде всего он облачается в какую-то необыкновенную одежду черного монаха, и все придворные подражают ему, надевая такие же рясы. Приспешники же его находятся в полном вооружении, совершенно готовые для всяких услуг. Великий князь в такой одежде, вместе со своими придворными, входит в храм для утренней молитвы и совершения других церемоний, как полагается у русских. Они подпоясаны ремнем, к которому привязан ножик, держат в руках по светильнику с зажженной свечой. Если же кто-либо из придворных уклоняется от участия в такой церемонии и отказывается облачаться в такую одежду, приспешники государя беспощадно избивают его розгами. Всех их государь называет братьями, приказывает так же именовать и себя, и это есть святое братство московитских придворных. Когда наступает время трапезы, великому князю, как главному брату, первому протягивают пищу, которую он берет в свою миску, а затем остальные братья принимают свою пищу каждый из своей миски. Что касается питья, то каждому выдается определенное количество. Окончив трапезу, все удаляются в свои кельи, взяв с собой свои ножики и миски; ведь дворец этот построен точно как монастырь. Затем, когда по своему обряду великий князь совершит свои молитвы в канонические часы, тогда он, как старший из братии, выходит из этого монастыря и приказывает вывести из тюрьмы нескольких заключенных, уже осужденных на смерть. Тут они подвергаются различного рода казням: одних привязывают к колу и колесу, других рубят топором, третьих вешают, четвертых беспощадно распинают и рассекают на куски; многих, наконец, топят в воде. При таком образе жизни он в иные дни отправляет на смерть в жесточайших мучениях по десяти и двадцати невиновных. Трупы издают такое зловоние, что невозможно близко к ним подойти. Так проявляет свою религиозность великий московский •государь. Так как потомки следуют примеру отцов, то этот великий князь имеет сына, совершенно подобного ему жестоким нравом. Ведь он ради удовольствия обычно разгуливает по этим мертвым телам, топчет их, проламывает головы им своей палкой или пронзает их мозг острием железной палки, приговаривая: «Вы, негодяи, восставали против вашего императора и государя, а также и против меня».