Во всех древних религиях меч вместе с ножнами и с острым лезвием рассматривался как символ божества-андрогина, олицетворяющего собой пробуждение природы, или солнце Рождества. Поэтому цветок Брандели соответствовал девушке, одетой как мужчина (дева-мужчина) в цвета знамени простого народа, или в цвета «босеана», в коричневое и белоснежное (brun et lys), то есть в черное и белое. Брандели служил знаком передаваемой королю тайны карбонариев, закалявшим стальной меч, опуская его в воду, и вручавшим королю кинжал или топор, символ верховной власти в лесах. На их арго королевский кинжал (royal coin) произносился как «арлекин» (arle quin), и уже во времена этрусков легендарный персонаж под этим именем, в характерных пестрых одеяниях, символизировал принца кельтов, вооруженного военным топором, называемым кельтским. Известно, что сохранился обычай затачивать деревянную саблю в воздухе. Что касается Брандели, то кроме тайных церемоний коронации, девушка, олицетворявшая собой этот таинственный цветок, во все времена в Лангре участвовала в упомянутом шествии огромного дракона, или большой змеи, которой она отрубала голову кинжалом, вручавшимся затем королю от имени корпораций Шампани. Затем она, или, точнее сказать, ее кукла, сделанная из камыша, торжественно сжигалась, и следует напомнить, что все это происходило во время Праздника Полей, то есть в тот момент, когда зимний снег, который она олицетворяла собою, таял под лучами весеннего солнца.

Вероятно, что по мнению корнаров из Лангре, которые отправили Жанну д'Арк к Карлу VII, молодая девушка из Лотарингии должна была сыграть свою легендарную роль с большим блеском, чем все, кто играл ее до нее и после. Она должна была нести королю топор и меч с ножнами, вместе с грошем для коронации, то есть с радостной для короля вестью о его восшествии на престол, что было гораздо эффективнее любого оружия. Остальное было плодом ее политического и военного гения, и ее печальная смерть не помешала ей почти полностью выполнить планы Святого Марселя, в частности в той их части, которая касалась налогов и постоянно действующей армии, упраздненной королем Иоанном. Ее наградой была уникальная в истории честь представлять народные классы перед королевской властью, причем не на тайной и театрализованной церемонии карбонариев, а в переполненном соборе Реймса, в полном военном снаряжении, со щитом и знаменем, в то время как сеньоры присутствовали на коронации лишь в одежде придворных. История ничего не сообщает нам о том, носила ли она цвета «босеана», коричневый и белоснежный, но это более чем вероятно. Это же касается и ее знамени, которое хотя и отличалось от «босеана», но было окрашено в те же самые цвета. Основа знамени была белой, а Христос между двумя ангелами был голубым. Известно, что ее знамя нередко вызывало недоумение. Она же всегда отвечала с гордостью: «Таким оно было в часы скорби, таким оно должно оставаться и в часы радости». Это, конечно же, был намек на красное знамя договора, девиз которого был «Монжуа».

Враги содействовали тому, чтобы она сыграла роль Брандели до конца, и сожгли ее 31 мая следующего года, то есть во время Праздника Полей, который наступает через 40 дней после Пасхи. Это было прямое оскорбление корнаров Святого Марселя.

Однако Церковь не вмешалась бы в разногласия, которые ее не интересовали, если бы в тот момент в Риме не находился папа Мартин V, гвельф, а в Авиньоне — папа Климент VIII, гибеллин. Мартин V был большим поклонником Жанны д'Арк, выполнявшей миссию корпорации, которая поддерживала гвельфов. Это было достаточным основанием, чтобы папа Климент возненавидел ее и поручил Пьеру Кошону расставить сети, в которые Жанна не замедлила попасть. Когда же папы вернулись в Рим, Пьер Кошон был отлучен от церкви. Но это было единственная реабилитация, которая была тогда возможна. Ничего другого и нельзя было требовать от учреждения, чья роль прежде всего заключалась в том, чтобы поддерживать нейтралитет между нациями, настаивавшими на своем религиозном превосходстве. Разумеется, сегодня в Англии имеется несчетное количество пылких поклонников Жанны, чего нельзя сказать о Франции. Поэтому можно не бояться оскорбить Англию, препятствующую тому, чтобы церковь канонизировала Жанну; нет в этом и вины карбонариев, поручения которых она выполняла. В те времена все духовенство без исключения состояло в их рядах. Им мешает и всегда будет мешать то, что Жанна, несмотря на ее горячую веру и безукоризненную жизнь, вовсе не была святой в соответствии с церковными канонами. Она была скорее героиней в области как политической, так и военной, но прежде всего она была француженкой, дочерью полей, которая сумела воплотить наяву рыцарский идеал, приоткрывавшийся представителям благородных классов лишь в поэтических грезах. Она завершила произведение, эскиз которого был едва набросан Этьеном Марселем.

Она стала жертвой, но жертвой не христианской веры, а любви к своей стране и преданности трудящимся классам, получившим свободу ценой ее крови.

Таким образом, ей обязан не институт папства, для которого она ничего не сделала; ей обязана сама Франция, демократическая Франция 1789 года, которая уже давно подготавливает триумф Жанны д'Арк.

Кот д'Ор и памятники друидов

(…) Несколько дней тому назад граф Эриссо пригласил меня приехать к нему для изучения целого ансамбля наиболее интересных памятников друидов, один из которых, колонна Кюсси, своим необыкновенным изяществом заслуживает особого восхищения, и, разумеется, я не заставил его повторять приглашение.

Ранее я уже имел возможность посетить святилище друидов в Дононе, в Вогезах, а также посмотреть галльскую коллекцию музея в Эпинале, одну из самых богатых и интересных во Франции. Изучение этой коллекции позволило констатировать один важный факт, свет на который пролили позже раскопки так называемых этрусских ваз в Клермон-Ферране и в долине Дордони. Этот факт подтверждается и бурбоннеской коллекцией керамики, а также античной бронзой, которую в небольших количествах находят повсюду и которая демонстрировалась на выставке 1877 года в Трокадеро. Все это вместе взятое позволяет утверждать, что искусство, существовавшее на территории Франции, гораздо древнее, чем предполагали в начале этого столетия археологи, не обнаружившие в нем ничего общего с искусством античности, а также что в святилище Донона в частности, можно проследить историю искусства галлов с момента его зарождения до его слияния с римским искусством, и его периоды совпадают с периодами греческого искусства, не исключая самых древних. Так, например, в музее в Эпинале находится северная часть фонтана, ранее украшавшего маленький городок Эскле, а карниз этого фонтана, выполненный полностью в египетском стиле, идентичен более древним карнизам такого же типа, которые представлены в музее Кампаньи и предшествуют всем греческим ордерам.

Один интересный фрагмент этого карниза представляет собой изображение танцующей богини Коры Ликанской, или сладкоежки Прозерпины, и хотя концепция этого божества определенно принадлежит грекам, ее изображение точно воспроизводит местный вогезский тип, который совсем не похож на греческий. То же самое можно сказать и по поводу одной замечательной вазы, найденной на Кавказе, — на ее рисунках представлен исключительно местный тип, следовательно, изготовлена она также в этом месте, хотя и выполнена в изящном греческом стиле четвертого века.

Поэтому в Галлии седьмого или восьмого века до нашей эры не только жили художники и мастера высочайшего класса, но также существовал и особый галльский стиль, воспроизводящий черты лиц и фигуры местных жителей, которые заметно отличались от людей, изображаемых в эту же эпоху художниками Греции, и которые были явно близки к скандинавскому типу, представленному в произведениях художников Средних веков. Этот тип, с очень тонкой и стройной фигурой, заметно выделяется среди других своей маленькой головой, вздернутым носом, выступающими скулами, мягкими и шелковистыми волосами и бородой. Скандинавы должны были составлять костяк населения Франции, что, между прочим, доказывается скандинавским типом большинства названий в долине Луары. Но или люди этой расы были иконоборцами, как и греки, или же они прибыли в Галлию еще до того, как познакомились с изобразительными искусствами, поскольку, за исключением так называемых мегалитических памятников, я не видел ничего, что можно было бы приписать им не только с уверенностью, но хотя бы даже с некоторой долей вероятности.