— Я знаю только одну песенку, — сознался ей как-то Сато. — Это — песня моей молодости, — он напел занесённый американцами простенький шлягер пятидесятых годов. — А более новых песен я не выучил. Нет времени!

Так кричит фазан,

Будто это он открыл

Первую звезду.

Исса

— Я придумал тему работы для Вас. Вы будете развивать мою идею! — Хидэо дал ей маленький листок, улыбнулся, приглашая порадоваться вместе. — Правда, очень хорошо? Но для начала почитайте классические работы, — он протянул ей свои старые статьи.

— Классические? — она постаралась не улыбнуться.

Хидэо посмотрел на неё подозрительно, словно угадывая насмешку.

— Мои идеи получили признание во всём мире. Они восходят к фундаментальным основам физики!

Она не удержалась всё-таки, улыбнулась. Написанное на листочке повторяло тему старой работы Хидэо.

— Но это уже было! Давайте попробуем что-то новое! Учтём мои работы!

— Ваши работы? — Хидэо отмахнулся так, словно в комнату влетела муха. — Я вообще не понимаю, чем Вы занимаетесь.

— Я могу Вам объяснить!

— Вы… мне… объяснить?

Брови Хидэо взлетели изумлённо, словно она предлагала нечто несбыточное, дикое. Пока брови опускались на место, она пыталась говорить о том, как выгодно соединить их исследования — этот план она привезла из России в надежде, что его удастся осуществить в Японии, с другом Хидэо. Она ждала восхищения. Но Хидэо смотрел мрачно.

— Это значительно отклоняется от моей идеи. Это что-то мне неизвестное, Ваше… — Он разволновался. — Делайте, как я! Учитесь у меня! Вся моя лаборатория развивает мою идею! Скоро приедет ещё один сотрудник из Китая, говорят, очень способный. Но для меня самое главное, чтобы он развивал мою идею. А иначе я его и видеть не хочу! — Хидэо говорил с горячностью, непозволительной для японца.

— Но я предлагаю просто сделать шаг вперёд в том же направлении…

Хидэо прервал её:

— Моя лаборатория получает деньги от правительства, и я не могу тратить их на что-то постороннее! Чужое!

Она смешалась.

— Конечно, если Вы настаиваете…

— Да, я настаиваю! — он говорил жёстко, зло.

— Но работа, сделанная по принуждению, не может быть хорошей! — она тоже рассердилась.

— Ничего, когда Вы напишите статью, сдадите мне на проверку!

Особенно замечательным было это словечко "проверка". Она зажмурилась, как от пощёчины. Даже в её студенчески-младенческие годы никто не смел обращаться с ней так! А Хидэо как ни в чём ни бывало принялся объяснять ей, как пишутся научные статьи.

— В первой части надо обосновать… — Он решил изобразить что-то на доске. Чтобы понятней было. Приостановился, бросил взгляд на её потускневшее лицо, спросил: — У Вас есть вопросы?

Самое подходящее было бы спросить:

— Ты, голубчик, не белены ли объелся? — Но она не знала, как это по-английски. Можно было спросить и проще: — Ты забыл, что я профессор? И что список моих трудов вдвое длиннее твоего?

А может, он принял её за студентку? Переутомился и перепутал. А что, выглядит она молодо, запросто можно перепутать! Она встала, прерывая странную лекцию. Сказала "спасибо". Но Хидэо не почувствовал издёвки. Всё шло нормально — он учил сотрудницу, она его, начальника, благодарила.

Вечером, не зажигая в квартире света, она уселась на татами. Не так представляла она себе совместную работу с другом Хидэо. Не так! Да и был ли он ей другом теперь? Раньше, за пределами Японии, Хидэо был милым, славным парнем. Он болтал, смеялся, шутил… В Японии её встретил совсем другой человек. Он говорил строго, сухо. Просил не называть себя по имени. Словно ставил её на место, вернее, переставлял. Пониже. Он не сомневался, что, входя в японский коллектив, она автоматически обретает хозяина, а он — власть над ней. И право контролировать, с кем она встречается, о чём говорит… И какую научную идею развивает. Хидэо вёл себя, как феодал, получивший нового вассала. Она набрала московский номер, рассказала мужу про записочку. Муж вспылил.

— Тебе? Работать по указке? Ишь чего сэнсэй захотел! Чтоб служила ему рыбка золотая!

Положив трубку, она долго сидела, закутавшись в одеяло. Сидела в холодной тёмной квартире на татами, а, проще сказать, на полу и думала — как быть? Как избежать ежедневных изнурительных боёв за свободу и не лишиться этой свободы вовсе? Как сделать так, чтобы не перестать существовать самой по себе? И можно ли вообще это сделать в Японии? Она даже всплакнула немножко, жалея себя. А утром, припомнив, чем кончились бабкины попытки помыкать золотой рыбкой, она припудрила распухший от ночных слёз нос и, напевая нечто бодрое вроде — С нами Бог и Андреевский флаг, — отправилась в университет.

Она надеялась победить. На её стороне был опыт работы в разных странах, жёсткий опыт выживания и хорошая профессиональная форма — ведь она работала! А Хидэо был ослаблен вечными собраниями, избалован своей страной, никогда не выпускавшей его на чужбину без денег родного министерства науки Момбушу. Он вряд ли смог бы получить теперь где-нибудь за границей такой контракт, как она в Японии. Да, сила явно была на её стороне! Для начала она попробовала Хидэо убедить.

— Вертикальные отношения начальник-подчинённый неуместны между нами! Мы равны — два профессора, коллеги!

Хидэо смотрел удивлённо. Он отродясь не слыхивал, чтобы в японской лаборатории водились какие-то коллеги. В японской лаборатории был начальник и все остальные, подчинённые ему. Она же предлагала нечто неизвестное.

— Мы равны. Мы просто стали сотрудниками на время, чтобы работать совместно! Сов-мест-но!

Два места рядом — его и её — пыталась втолковать она Хидэо. А он не понимал. Японская иерархия — чёткая вертикаль. И места рядом с сэнсэем попросту не существовало! Только выше или ниже. Но выше — это уже вне лаборатории, а внутри — только ниже. Вопрос в том, насколько. Едва получив русскую сотрудницу, Хидэо тут же определил её на подобающую полку в соответствии с полом, возрастом, учёной степенью, должностью на родине…

И родину её проклассифицировал.

— Сейчас в России столько проблем…

Сочувствие в голосе Хидэо мешалось с осуждением. Даже с презрением. А вот поджидая к себе в гости американского профессора Кларка, сэнсэй выражал безусловный восторг, независимый от личных достоинств весьма посредственного учёного Кларка. Полка любого американского профессора располагалась высоко, выше самого Кобаяси. А её полка — ниже. Потому что ослабела Россия. И пока её страна будет слабой, ей с этой нижней полки не слезть. Будь она хоть семи пядей во лбу. Пяди здесь оценивать не умели. Пяди плохо поддавались классификации. Вот города классифицировали. Хидэо низко кланялся токийскому сэнсэю Сакагути, а столичный коллега едва склонял перед ним голову. Была на японской вертикали и такая шкала, географическая. Ей Хидэо определил место высокое — сразу после себя. Но даже на этом месте она обязана была развивать идеи шефа и писать статьи на тему, которую он задаст. Она сопротивлялась изо всех сил, пытаясь перевести их отношения в горизонтальную плоскость.

— Мы долгие годы работали параллельно…

Но слово "параллельно" не нравилось Хидэо. Со своими подчинёнными он привык жить перпендикулярно.

— Ведь Вы принадлежите к моей лаборатории, — бормотал он растерянно.

Это означало — ей положено повиноваться.

— Наши профессора просто не знают, как быть с квалифицированным человеком. Они привыкли иметь дело с сырым материалом, студентами… — Шимада пытался утешить её? Или оправдать Хидэо? — Единственный известный нашим профессорам способ общения с подчинёнными — это поучать, они просто не знают, что может быть иначе. Не понимают, как это — иначе? Кобаяси и меня пытается учить, — вздыхал Шимада. — Грозится оторвать от компьютера, заставить развивать его идею… — В лаборатории все знали — Хидэо компьютеры не любил. И Шимаду. Но в свою лабораторию Шимаду взял — ассистента нелегко найти. — А уволить меня нельзя, — улыбался Шимада, — у нас в Японии пожизненный наём. — Сам он уходить не собирался. — Сменить лабораторию непросто, да и зачем? Везде одно и то же. Большинство ассистентов живёт со своими профессорами в состоянии вежливо-холодной войны, это нормальное рабочее состояние.