— Так сосне придают нужную форму, — объяснял Хидэо. — А слишком длинные ветки обрезают. Всё чрезмерное нехорошо!

Ей захотелось защитить длинные ветки, остановить занесённый над ними нож, спасти сосну от клетки:

— Может, лучше дать дереву свободу?

— Слишком много свободы — нехорошо, — заученно произнесла Намико.

Хидэо одобрительно посмотрел на жену и строго на иностранку. Потому, что она смеялась и спрашивала:

— А что такое слишком?

Плотно закрыла рот

Раковина морская.

Невыносимый зной.

Басё

Осторожность иногда заставляет промолчать.

Японская пословица

Молодой немец, увидев её в коридоре, широко улыбнулся, радостно поздоровался, остановился. Он любил с ней поболтать. А ей нравилось слушать, как синеглазый парнишка с нежностью рассказывает о маме — докторе и о дедушке — известном хирурге, который дал внуку денег на поездку в Японию к профессору Сато. Дед считал — внуку полезно поработать в лаборатории, знаменитой на весь мир миниатюрными приспособлениями, которые можно использовать и в медицине тоже. Вскоре в разговорах, кроме мамы и дедушки, стал появляться и другой предмет — японские девушки, особенно одна из них — юная секретарша сэнсэя Сато Томоко. Парень, кажется, был влюблён.

Возвращавшийся с собрания Хидэо, заметив её рядом с немцем, остановился, посмотрел внимательно, скрылся в своём кабинете. Через несколько минут он приоткрыл дверь, выглянул, явно нервничая. Потом, потеряв терпение, с озабоченным видом вышел в коридор, как бы невзначай приблизился к беседующим, прислушиваясь, и, наконец, не выдержал, окликнул её:

— Зайдите ко мне! — Встретил вопросом: — О чём Вы беседовали с аспирантом сэнсэя Сато?

— О японских девушках, — улыбнулась она.

Хидэо посмотрел подозрительно, пожал плечами.

Вечером позвонила Намико. Она никогда не звонила просто так, а тут заговорила о пустяках и вдруг…

— Вы, кажется, подружились с Клаусом?

Оказывается, молодого немца звали Клаусом. Телефонная трубка замолчала, словно ожидая признаний, и, не дождавшись, спросила напрямик:

— Интересно, о чём вы беседуете?

Намико помогала мужу. И так же, как он, не поверила версии "о девушках". Наутро Хидэо снова позвал её к себе, сказал раздражённо:

— Я отвечаю за Вас!

Она не поняла, какую опасность для неё представляют беседы с немцем? Тем более о девушках. Из пространных наставлений Хидэо выходило, что в разговоре с посторонними людьми она нечаянно может сказать что-то не то. И не так. А что такое то и как это так, она может и не знать. Поскольку иностранка. А сэнсэй всё это знает, но не может её поправить, потому что она ведёт неподконтрольные ему беседы. В результате её неосторожные разговоры могут навредить репутации сэнсэя Кобаяси. Хидэо советовал не увлекаться общением с посторонними, а ещё лучше вовсе не выходить за стены лаборатории. Здесь её окружают только свои люди, и даже если она скажет нечто неправильное, её слова вреда не принесут. Не желая навредить Хидэо, она стала беседовать с Клаусом пореже.

К счастью, мальчишка этого не заметил. Он вообще ничего, кроме Томоко, не замечал. Хидэо успокоился. Но однажды он услыхал её разговор с Митико.

— Физика переживает кризис, — говорила она, а Митико слушала, по-детски приоткрыв рот. — Мы должны уделять больше внимания выбору темы исследования, искать новые пути.

Хидэо насторожился, снова вызвал её в свой кабинет, раздражённо сообщил, что не приемлет слово "кризис", а также "новые пути". Что в физике вообще, и в его лаборатории в частности, всё обстоит прекрасно, а тему исследований студентам задаёт он, так что проблема поиска новых путей их волновать не должна.

— Какой кризис! Я вообще не понимаю, о чём Вы говорите? — Хидэо нервно ходил по комнате.

— Но наука действительно переживает кризис, — она решила пошутить. — Вы заметили, в физику перестали идти красивые ребята.

Хидэо погрозил ей пальцем.

— Я вот расскажу об этих Ваших словах Митико! Разве она нехороша собой?

Но Митико собиралась работать на фирме. И красавец Кубота, и умница Адачи… На фирмах платили лучше, чем в университетах.

— Нет никакого кризиса, — строго выговаривал Хидэо. — Моя идея получает всё новые подтверждения. Вы просто пессимистка! А я — оптимист! Я — оптимист! — повторял он, словно хотел уговорить себя, что теперь, когда он добрался, наконец, до желанного профессорства, никаких кризисов быть не может. И не должно.

Вскоре она почувствовала — Хидэо отгораживает от неё студентов. Завидев её с ребятами, он замедлял свой бег, прислушивался подозрительно. И перебивал, встревая в разговор. Он говорил по-японски, косясь на неё, посмеиваясь. Может, он произносил нечто вроде — не слушайте её! Она того, с причудами! Обиженная, она уходила, и сэнсэй охотно уступал ей дорогу. В хорошие минуты Хидэо качал головой с завистью.

— Как горячо Вы дискутируете! Студенты никогда не дискутируют со мной так!

— Какие же дискуссии могут быть, если Вы требуете от ребят только "хай!" и безусловное подчинение?

На этом хороший разговор заканчивался — её "хай!" Хидэо злило.

— Вы внушаете студентам неправильные мысли! — сердился он.

Он был абсолютно уверен — своих мыслей у студентов быть не может.

Она замолчала совсем. Впрочем, здесь молчали все. Утром студенты бросали, входя, "охайо госаймас!" и утыкались в компьютеры. Каждый в свой. Это в России работали командами: один тянул расчёты, другой — измерения, что кому сподручнее. И все подолгу обсуждали планы и результаты. В коллективистской Японии работали поодиночке, один студент — одна тема. И молчали — в студенческой всегда стояла тишина. И сэнсэи молчали, скользя по коридорам, церемонно кланяясь друг другу. Уста они размыкали только для "йорошику". И невозможно было вообразить, что запечатанные в строжайшие костюмы сэнсэи улыбнулись бы вдруг не по процедуре, а от души и вместо "йорошику" спросили бы друг друга "как дела?", да поговорили бы про жён-детей или футбол-хоккей… Вообразить такое было так же невозможно, как представить себе сэнсэев, вдруг двинувшихся по университету в исподнем. Здесь все помалкивали. В транспорте, на улицах, в магазинах… Даже стайки детей, подростков шли в полной тишине.

Вечерами она бросалась к телефону, чтобы отвести душу в дамской болтовне. Но дамы — Зухра, Намико, отвечали одинаково:

— Извините! Сейчас я не могу разговаривать, муж дома, я должна его обслуживать!

А позвонить подружкам с работы было нельзя, праздные разговоры по служебному телефону здесь не вели. Спасаясь от душившего безмолвия, она стала обильно приглашать гостей. Две пары хорошо знакомых людей — супруги Шимада и Кобаяси — пришли без опоздания, принесли дорогие подарки, сели за стол и… замолчали. Молчание японцев, кажется, не тяготило. Но она не выдержала, заговорила… Её вопрос, их ответ — краткий, лаконичный и опять молчок — нормальный японский разговор. Она пошарила в голове в поисках темы, которая дала бы возможность гостям хоть немного поговорить, а ей накрыть на стол.

— На японском телевидении все передачи так похожи друг на друга и мнение только одно — официальное. У вас есть оппозиция?

Мёртвая тишина, висевшая над столом, ещё больше помертвела. Дамы глядели друг на друга. Вопрос был адресован, конечно, им, у японских мужчин времени смотреть телевизор нет. Дамы молчали. Не знали, что такое оппозиция, или не хотели обсуждать такую опасную тему? Мучительное напряжение свело лица женщин. Испарина на их лбах проступила даже сквозь толстый слой пудры. Это походило на старт велогонки, когда никто из спортсменов не хочет тронуться первым, чтобы рассекать плотный воздух, и все стоят, прокручивая педали, повиливая рулём, соревнуясь, у кого первого дрогнут нервы.