- Если был бы не “приз Аталанты” лучшему бегуну, а “приз мисс Найфет” лучшему конькобежцу, я б непременно завоевал вас, доведись мне состязаться с кем угодно, кроме вас же самой.

Она отвечала:

- Не сбивайте меня, а то я поскользнусь.

Он умолк, но слова ее произвели должное действие. Они поощрили сто ровно настолько, насколько он в своих сложных обстоятельствах и мог надеяться и насколько она могла это допустить.

Мистер Принс восхищался “поэзией жестов”, как и все прочие на берегу. У него родились соображенья, которыми он охотно поделился бы с мисс Грилл, но тщетно он искал ее взглядом. И он побрел к дому в надежде оказаться там с ней наедине и с ней помириться.

Он оказался с ней наедине, но мириться с ней ему не пришлось. Она встретила его улыбкой, протянула ему руку и он горячо пожал ее. Рука мисс Грилл, показалось ему, дрожала, но черты были покойны. Затем он сел к столу, на котором, как и прежде, лежало раскрытым старинное издание Боярда.

Мистер Принс сказал:

- Вы не пошли взглянуть на удивительных конькобежцев.

Она сказала:

- Я вижу их каждый день. Сегодня мне снег помешал. Но это правда чудесно. Большей ловкости и грации и представить себе невозможно.

Он хотел извиниться за внезапность своего отъезда и долгое отсутствие, но не знал, как приступиться к делу. Она пришла ему на выручку. Она сказала:

- Вас не было дольше обычного… на наших репетициях. Мы правда уже хорошо разучили роли. Но отсутствие ваше было замечено… кое-кем. Особенно скучал по вас лорд Сом. Он каждое утро допытывался у его преподобия, как ему думается: не объявитесь ли вы нынче?

Алджернон:

- И что же его преподобие?

Моргана:

- Он обычно отвечал: “Будем надеяться”. Но однажды утром выразился определенней.

Алджернон:

- Как именно?

Моргана:

- Не знаю, право, и говорить ли вам.

Алджернон:

- О, скажите, прошу вас!

Моргана:

- Он сказал: “Надежды мало”. “Но какая, однако же, вероятность?” - спросил лорд Сом. “Единица против семи”, - сказал отец Опимиан. “Да не может этого быть, - сказал тут лорд Сом, - у нас же целый греческий хор против семи его весталок”. Но отец Опимиан сказал: “По мне надежда зависит не от одного только соотношения чисел”.

Алджернон:

- Он бы мог сказать больше, что касается до соотношения чисел.

Моргана:

- Он бы мог сказать больше, что семь перевешивают единицу.

Алджернон:

- Зачем бы он стал это говорить?

Моргана:

- Однако ж было б слишком лестно для единицы и утверждать, что соотношение равно.

Алджернон:

- Ну а что до соотношения отсутствующего с кем-то иным на чаше весов?

Моргана:

- Единица против единицы обещает, по крайней мере, более равное соотношение.

Алджернон:

- Это плохо. О, простите мне, пожалуйста.

Моргана:

- Вам простить? Но что?

Алджернон:

- Я хотел бы сказать, но я не знаю, как это сделать, чтоб не показалось, будто я допускаю то, чего я допускать не вправе, и значит, я вдвойне должен просить у вас прощения.

Моргана:

- А если я догадываюсь, что хотели бы вы сказать, и скажу это вместо вас?

Алджернон:

- Вы бесконечно облегчите мою задачу, если только вы верно догадываетесь.

Моргана:

- Вы можете начать вместе с Ахиллом:

Мой разум помутился / бурлящий. Дно я разглядеть не в силах {Троил и Крессида, акт 3, сц. 3. (Примеч. автора) {199}.}.

Алджернон:

- По-моему, я кое-что уже вижу все-таки.

Моргана:

- Дальше вы можете сказать: я живу зачарованной жизнью. Я подвергся было опасности разрушить чары; они вновь семикратной цепью опутали меня; я подвергся было опасности поддаться иному притяженью; я сделал лишний шаг, я чуть было этого не объявил; я не знаю теперь, как мне достойно ретироваться.

Алджернон:

- Ах, нет-нет; только не так.

Моргана:

- Тогда вы можете сказать нечто третье; но, пока я еще не произнесла это вместо вас, обещайтесь не отвечать, слышите - ни звука; и не возвращаться к предмету разговора четырежды семь дней. Но вы колеблетесь…

Алджернон:

- Кажется, будто сама судьба моя качается на чаше весов.

Моргана:

- Вы должны дать обещание, как я попросила.

Алджернон:

- Да, обещаю вам.

Моргана:

- Стало быть, повторите все, слово в слово.

Алджернон:

- Слушать вас молча; не отвечать ни звука; не возвращаться к предмету разговора четырежды семь дней.

Моргана:

- Тогда вы можете сказать: я влюбился; весьма неразумно (тут он было вскрикнул, но она приложила палец к губам) - весьма неразумно; но что поделать? Боюсь, мне придется покориться судьбе. Я попытаюсь преодолеть все препятствия. Если смогу, я предложу руку той, кому отдано мое сердце. И все это я сделаю через четырежды семь дней. Тогда или никогда.

Она снова приложила палец к губам и вышла из комнаты; но перед тем показала ему отмеченное место на открытой странице “Влюбленного Роланда”. Он не успел опомниться, как она уже ушла. Но он взял книгу и прочитал указанное место. То было продолжение приключений Роланда в очарованном лесу; La Penitenza {раскаяние (ит.).} преследует, гонит, подхлестывает его, а сам он, в свою очередь, преследует фата-моргану по скалистым горам, продираясь сквозь колючие заросли.

Cosi diceva. Con molta roina

Sempre seguia Morgana il cavalliero:

Fiacca ogni bronco ed ogni mala spina,

Lasciando dietro a se largo il sentiero:

Ed a la Fata molto s’avicina

E gia d’averla presa e il suo pensiero:

Ma quel pensiero e ben fallace e vano,

Pero che pressa anchor scappa di mano.

О quante volte gli dette di piglio,

Hora ne’ panni ed hor nella persona:

Ma il vestimento, ch,e bianco e vermiglio,

Ne la speranza presto l’abbandona:

Pur una fiata rivoltando il ciglio,

Corne Dio volse e la ventura bona,

Volgendo il viso quella Fata al

Conte Ei ben la prese al zuffo ne la fronte.

Allor cangiosse il tempo, e l’aria scura

Divenne chiara, e il ciel tutto sereno,

E l’aspro monte si fece pianura;

E dove prima fu di spine pieno,

Se coperse de fiori e de verdura:

E ‘l flagellar dell’ altra venne meno:

La quai, con miglior viso che non suole.

Verso del Conte usava tal parole.

Attenti, cavalliero, a quella chioma… {*}

{* Боярдо. Влюбленный Роланд, 1, 2, песнь 9.

Заговорило в нем раскаянье. Поспешна

Он бросился вослед, в погоню за Морганой,

Отбрасывая ветви, травы, безутешный,

Бежал, минуя заросли кустов, поляны.

Порой казалось - рядышком она, утешно

Он мнил, что схватит тотчас, в сей же миг, но странно:

Лишь руку простирал - Моргана ускользала

И вновь к вершине легче прежнего бежала.

Касался столько раз трепещущей рукою

Он стана легкого, девической одежды,

Но Фата с ловкостью почти что плутовскою

Вновь ускользала, исчезая, как и прежде.

Но вдруг воздела очи к небесам с мольбою,

Как Бог того хотел, - и вмиг сбылись надежды:

Моргана обернулась - граф наудалую

Схватил могучею рукою прядь златую.

В одно мгновенье изменилася картина:

Чудесным светом озарилась вся округа,

На месте гор крутых раскинулась равнина,

Где ветви терна были сплетены друг с другом,

Там изумрудный луг волнуется в низине,

Покой повсюду воцарился, стихла мука,

И Фата, просияв и графа озирая,

Так молвила ему, светясь, как неземная:

“Будь осторожней, кавалер, с огнистым даром…”

Первые две книги поэмы были опубликованы в 1486 году. Первое полное издание вышло в 1495-м.