Мисс Грилл:
- О да, мне очень любопытно его послушать. Ни разу еще я не слышала лекций лорда. Страсть лордов и почтенных господ читать лекции о чем угодно, где угодно и кому угодно всегда представлялась мне уморительной; но, быть может, такие лекции, напротив, выставляют лектора в самом лучшем виде и для слушателей в высшей степени поучительны. Я уж рада бы излечиться от неуместного смеха, разбирающего меня всякий раз, как при мне помянут о лекции лорда.
Преподобный отец Опимиан:
- Надеюсь, мисс Грилл, лорд Сом вашего смеха не вызовет: уверяю Вас, в намерения его сиятельства отнюдь не входит говорить забавные вещи.
Мисс Грилл:
- Еще Джонсона поражала всеобщая страсть к лекциям {12}, а ведь лорды при нем лекций еще не читали. Он находил, что лекции мало на что годны, разве только в химии, где нужно доказывать мысль опытами. Но уж если ваш лорд станет для опыта готовить рыбу, да еще в достаточном количестве, чтобы ее могли распробовать все слушатели, - о, тогда его лекцию выслушают внимательно и потребуют повторенья.
Преподобный отец Опимиан:
- Боюсь, лекция будет лишена этих подсобных прелестей. Лорд представит нам чистый научный разбор, тщательно подразделив его на ихтиологию, энтомологию, герпетологию и конхологию. Но я согласен с Джонсоном: лекции мало на что годны. Тот, кто не знает предмета, не поймет и лекции, а тот, кто знает, ничего из нее не почерпнет. Последнему на многое захочется возразить, но этого не позволит bienseance {благоприличие (фр.).} обстановки. Нет, по мне так уже лучше tenson {тенсона (фр.) {13}.} двенадцаго века, когда двое или трое мастеров Gai Saber {веселой науки (прованс.); зд.: так трубадуры называли искусство поэзии.} состязались в прославлении любви и подвигов.
Мисс Грилл:
- Наш век, ваше преподобие, пожалуй, чересчур для этого прозаичен. У нас для такого состязанья недостанет ни остроты ума, ни поэзии. Я легко могу вообразить состояние общества, в каком tensons приятно заполнят зимние вечера: это не наше общество.
Преподобный отец Опимиан:
- Хорошо же, мисс Грилл, как-нибудь зимним вечерком я вас вызову на tenson, а дядюшка ваш будет нам судьею. Думаю, остроты ума, которой наградила вас природа, и поэзии, которая хранится в моей памяти, достанет, чтоб нам упражняться в tenson, вовсе не притязая на совершенное в ней искусство.
Мисс Грилл:
- Я приму вызов, ваше преподобие. Боюсь, острота ума будет скудно представлена одной из сторон, зато другая щедро представит поэзию.
Мистер Грилл:
- А что, ваше преподобие, не приблизить ли вам tenson к нуждам нынешнего мудрого века? Спиритизм, к примеру, - какая благодатная почва. Nec pueri credunt… Sed tu vera puta {“В это поверят лишь дети… Ты же серьезно представь” {14} (лат.). (Примеч. автора).}. Можно и выйти за пределы tenson’a. Тут и на Аристофанову комедию хватит. В состязании Правды и Неправды в “Облаках” и в других Аристофановых сценах многое предвещает tensons, хотя любовь там и не ночевала. Поверим же на мгновенье в спиритизм хотя бы в драме. Вообразим сцену, на которой действуют видимые и звучащие духи. И вызовем славнейших мужей прошлого. И спросим, что думают они о нас и делах наших. Об удивительных успехах разума. О развитии ума. О нашей высокой нравственности. О широком распространении наук. О способе выбрать самого неподходящего человека с помощью конкурсных испытаний. Преподобный отец Опимиан:
- Не стоит вызывать сразу многих и задавать сразу много вопросов, не то хор призрачного смеха совсем нас оглушит. Ответ, полагаю, будет подобен Гамлетову: “Вы, милостивые государи, сами станете мудры, как мы, ежели, подобно ракам, будете пятиться назад” {15}. Удивляются, как может темный народ в девятнадцатом столетии верить ведовству. Будто люди образованные не верят в б_о_льшие глупости: спиритизм, неведомые языки, ясновидение, столовращенье и прочие вредные вздоры, которых вершина - мормонство {16}. Тут все времена одинаковы. Нет ничего ужасней людского легковерия. Мысль об Аристофановой комедии мне по сердцу. Но для нее нужно целое общество, ведь не обойтись без хора. А для tenson’a достанет и двоих.
Мистер Грилл:
- Одно другому не мешает. Мисс Грилл:
- Ах, ну пожалуйста! Поставим комедию! К нам на рождество понаедет много гостей, и для хора и для всего хватит. Как бы хотелось услышать, что думает о нас славный праотец Грилл! И Гомер, и Дант, Шекспир, Ричард Первый и Кромвель.
Преподобный отец Опимиан:
- Прекрасные dramatis personae. С их помощью, да еще призвав кое-кого из римлян и афинян, мы сможем составить верное суждение о том, как неизмеримо превзошли мы всех предшественников.
Однако, прежде чем продолжать, мы расскажем немного о наших собеседниках.
1. ГЛАВА II
ПОМЕЩИК И ЕГО ПЛЕМЯННИЦА
Fortuna. spondet. multa. multis. prastat. nemini.
vive. in. dies et. horas. nam. propriun. est. nihil.
Меж упований, забот, между страхов кругом и волнений
Думай про каждый ты день, что сияет тебе он последним {17}.
Грегори Грилл, владелец Усадьбы Гриллов в Хэмпшире подле Нового Леса, посреди парка, который и сам был как лес, тянулся почти до самого моря, изобиловал оленями и соседствовал с землями, где многочисленные, не обременяемые тяжкой платой зажиточные арендаторы раскармливали несчетных свиней, находил, что обиталище его как нельзя более удачно расположено для Epicuri de grege porcus {“Эпикурова стада я поросенок” (лат.) {18}. Древние философы легко принимали унизительные прозвища, какими награждали их враги и соперники. Эпикур соглашался быть свиньей, циники - собаками, а клеанфы довольны были, когда их называли Задом Зеноновым {19}, ибо лишь они и могли сносить ношу стоической философии. (Примеч. автора).}, считая себя, хоть тут и трудно было проследить родословную, прямым потомком древнего славного Грилла, доказывавшего Улиссу высшее счастие жизни других животных в сравнении с человеческой {*}.
{* Плутарх. Bruta animalia ratione uti [Даже скоты пользуются разумом (лат.)]. Грилл, кажется, победил в этом споре. Спенсер, однако, так не думал, когда, выведя своего Грилла в Небесной Аркадии, бранит своего Гийона Палмера за то, что он ему вернул человеческий облик.
Ударил тут же посохом своим:
Исчезли звери - чудный сонм людей,
Лишь взор порой казался нелюдским.
Те стыд скрывали в глубине очей,
Те гнев, дивясь инакости своей,
Но выделялся лишь один средь них -
Когда-то он царил среди свиней -
Роптал Грилл-боров - ныне каждый штрих
Напоминал ему о временах былых.
Сказал Гийон: “Как быстро человек
О высшем забывает назначенье.
Лишь только начинает жизни бег -
Звериная природа в нетерпенье,
Она томится, ждет освобожденья.”
Королева фей. Кн. 2, песнь 12
В диалоге Плутарха Улисс, после товарищей своих вновь обретя человеческий облик, просит Цирцею точно так же расколдовать и всех греков, подпавших под ее чары. Цирцея соглашается при условии, что они сами того пожелают. Грилл, обретя на сей случай дар слова, отвечает за всех, что они желают остаться как есть; и в подтверждение своего решения показывает все те преимущества, какими обладают в настоящем своем состоянии, не разделяя общей судьбы рода человеческого. К сожалению, мы располагаем лишь началом диалога, которого большая часть утрачена (Примеч. автора).}
Казалось бы, для того, кто выводит свой род из самого дворца Цирцеи, насущнейшая забота - продолжение древнего имени; но жена нарушила бы его душевное равновесие, а этой мысли снести он не мог. Он любил добрый обед, но вдобавок обед спокойный, в кругу спокойных друзей, с кем затрагиваешь темы, открывающие простор для приятной беседы, а не для язвительных пререканий. Он страшился, как бы жена не стала указывать ему, что ему есть, кого приглашать к столу и можно ли ему выпить после обеда бутылку портвейна. Заботы же о продолжении рода он возложил на сироту-племянницу, которую воспитывал с детства, которая присматривала за его хозяйством и сидела во главе стола. Она была его наследница, и муж ее должен был принять его имя. Выбор он всецело предоставил ей, оговорив за собою право отвергнуть искателя, какого почтет он недостойным славного прозванья.