— Мда… — протяжно произнесла Анна. — Именно по этой причине ты пригласил на прием купцов и заводчиков, сажая их за один стол с боярами? Прикармливаешь свое чудовище?

— Видишь, — улыбнулся Петр. — Ты уже поняла мою задумку. Кто‑то заводит в качестве домашних питомцев кошек, кто‑то собак. А я — оригинал. Хочу завести буржуазию…

В общем, проговорила парочка у малого окошка второго этажа, наблюдая за тем, как заходят и рассаживаются гости, еще часа полтора. Государь вводил свою возлюбленную в курс дела и давал инструкции, а она отпускала ехидные шутки по поводу поведения того или иного гостя, особенно бояр, наполняя сердце Петра радостью и весельем. В конце концов, интриги интригами, а на дворе Рождество и грешно было не веселиться, пусть даже и таким, несколько вульгарным образом.

Все расселись. Оркестр, играющий тихую и спокойную музыку, совершенно иной эпохи, остановил свою игру, так поразившую и услаждавшую гостей, и слуга громко возвестил о Государе Петре Алексеевиче, что торжественно, под руку с Анной Росс вошел в зал.

Он был одет в белый костюм с перчатками и туфлями в тон, словно клирик Тетраграмматона Джон Престон[23], идущий на встречу с духовным вождем. Аккуратно подстриженные, короткие волосы дополняли, совершенно нехарактерный для эпохи облик. Анна же поражала всех легким шелковым платьем изумительно сочного зеленого цвета, которое прекрасно сочеталось с ее ярко–рыжими, кудрявыми волосами, аккуратным макияжем и элегантными украшениями из золота с рубинами. Ну и, конечно же, лакированные туфли на шпильке, отлично наблюдаемые в свете того, что платье спутнице Государя доходило до щиколотки, открывая часть голени и ступни с аккуратно постриженными и покрашенными ногтями. Минимализм, изящество и красота линий сочеталась с грамотно подобранными цветами и общим культурным шоком, который несла их одежда, особенно ее, буквально кричащая для той эпохи, бесстыдно оголяющей груди декольте, но стыдящейся показать даже обнаженную ступню.

Эффект оказался настолько неожиданным, что вся публика притихла и замерла, разглядывая Петра Алексеевича и его фаворитку, а также пытаясь переварить увиденное. Юный царь же, не тратя время, кивнул музыкантам, которые вновь заиграли, и торжественно прошествовал к своему месту, ведя под руку Анну. Его даже забавлял этот эффект и лица… особенно у бояр, что разоделись в меха, и страдали неимоверно от этого. Государь ведь специально распорядился топить сильнее, чтобы они сами решили скорее переодеться в более приличествующие одежды.

— Друзья! — Наконец подал голос Петр, когда до полуночи осталось пара минут. — Я очень рад, что вы все откликнулись на мое приглашение и составили мне компанию в праздновании Рождества. А потому я от всего сердца желаю вам всем удачу в делах, здоровье и радостное настроение. Всем нам! С Рождеством, друзья! Счастья вам!

С последними словами Петра, массивные часы, что стояли на полу в зале, начали отбивать полночь, открывая первую в истории Российского царства светскую рождественскую «вечеринку».

Играла музыка. Звучали тосты. Вкушались изысканные блюда. Время от времени хлопали малые ручные хлопушки на бертолетовой соли. Сверкала игрушками ель. В общем — все шло своим чередом. По крайней мере, для первого раза. А гвоздем всего этого представления стало то, что где‑то в районе двух часов ночи, Его Царское Величество изволил танцевать с Анной. Вальс. Под музыку «На сопках Маньчжурии», которая была названа «Преображенский вальс» или просто «Вальс» за неимением иных в конце 17 века. Казалось бы мелочь. Однако только танец со своей подругой он репетировал полгода. Да еще оркестр буквально взращивал пять лет, не говоря уже о другой работе. Однако эффект был достигнут правильный. Верный. Англичане, французы, шотландцы, немцы всех мастей, голландцы и прочие, присутствовавшие на приеме были поражены альтернативным вариантом аристократической эстетики, которая совершенно не походила на французские парики с буклями, да странные танцы, больше напоминающие ритуал. На них пахнул другой мир. Другая эпоха.

После танца Петр Алексеевич распрощался с гостями и удалился с Анной в свои покои. Почивать. Оставив всех желающих переваривать и обдумывать увиденное и услышанное под тихую музыку оркестра. Да беседовать свободно, обсуждая приборы из нержавеющей стали (или серебряной, как значилось в торговом наименовании), российские фарфоровые тарелки с красивой гербовой глазурью и прочие необычные вещи. Чего стоили только одни свечи Яблочкова, забранные матовыми плафонами из стекла, ярко освещающие залы? Сил и средств это съело изрядно. Хорошо хоть загодя озаботился созданием гальванической лаборатории, из которой получилось на время забрать генератор постоянного тока[24] на золотой обмотке[25] с приводом от простенькой паровой машины в десять «лошадей». Разовая акция, конечно. Но эффект имела невероятный для аборигенов, которые так и не поняли, что же так ярко светит внутри этих матовых стеклянных ламп.

— Петь, — задумчиво спросила Анна, уже утром следующего дня. — А мы не переиграли вчера? Помнишь, как на меня смотрели вчера мужчины во время танца? Я едва не покраснела. Мне казалось, что они меня глазами раздевают.

— Но так ведь не раздели? — Сонно потерев глаза, уточнил Государь. — Если так смотрели, то мы все правильно сделали. Значит тот образ, который мы для тебя подобрали, удался. Музыка, танец, одежда и многое другое. Полагаю, что многие ушли сильно задумавшись. Прежде всего, бояре и купцы. Первые — о своем виде и статусе, а вторые прикидывают, как на всем этом заработать. Я прямо чувствовал, как эти зерги лязгали своими челюстями в предвкушении поживы.

— Думаешь?

— Конечно, — усмехнулся Петр. — Я ведь не только для пущей гордости купцов да моих мастеровых с заводчиками пригласил на праздник. Дела, по возможности, нужно совмещать. Так и я заранее проинструктировал, кому и о чем следует рассказывать, если купцы будут интересоваться нашими товарами. Жду сегодня ближе к вечеру первых донесений. Помнишь, мы с тобой работали над каталогом? Вот и опробуем задумку.

Глава 2

— Василий, любимый, ты смог все разузнать? — Взволновано спросила Софья, когда Голицын вошел.

— Кое‑что, — как‑то грустно буркнул он. — Петр действительно всех удивил чудной одеждой, музыкой и прочим. По Немецкой слободе только и разговоров о нем. Все наряды обсуждают, да прочие детали. И по Москве тоже много слухов пошло. Разных. Больше всего люди пересказывают, дескать, братец твой заявил, будто отдает скопленные на черный день пятьсот рублей на нужды подготовки нового похода в Крым.

— А чего так мало? Думала, что он и тысячу, и две может пожертвовать.

— Он заявил, по слухам, что денег де у него очень мало. Все в делах. В товарах. Но он не жалеет, полагая своим настоящим богатством людей, работающих с ним и на него.

— Что, так и сказал? — Удивленно переспросила Софья.

— Сказывают, что так, — пожал плечами Голицын. — Но точно, как понимаешь, уже и не узнаешь.

— И народ, надо полагать, от таких слов растаял и весьма доволен?

— Весьма. Да и не только этим. Простой люд бесконечно пересказывает с особым удовольствием то, что Петька посадил с собой за один стол наиболее толковых мастеровых, что из простых крестьян да мещан будут. Очень он этим их порадовал. В общем, не праздник, а что‑то невообразимое. Простолюдины друг другу сказки сказывают. Бояре в задумчивости и смятении. Купцы мечутся как укушенные…

— А чего бегают?

— Так братик твой объявил торги.

— Чего? — Нахмурилась Софья. — Он что, теперь и торговать сам начал?!

— Да. Царевич–торгаш это… ладно, не суть. Пятнадцатого числа сего месяца он пригласил всех желающих торговых людей, что обитали в Москве и недалеко от нее, к себе в Малый дворец, где устроил торжище, но довольно необычное. Начнем с того, что все участники, дабы показать себя достойными, должны были оплатить участие. Сумма небольшая, но она была. Ну и записаться, получив личный номер на время торжища. После того, как все уселись, ведущий объявлял товар и называл начальную цену. Покупка отходила тому, кто давал большую цену.