Директор. Считайте, что муха! Считайте, что муха! Всё-таки 249!

3-й профессор(уныло). А мест-то пятьдесят!

Директор. Сейчас ещё что-нибудь сделаем! С психологией кончено, — обратимся к графологии. О, графология, господа, это удивительная наука! С ней нельзя не считаться. Меня познакомил с нею один знакомый, — он служит на государственной службе, но занимается графологией. Важно, как пишется цифра! Он мне массу на этот счёт интересного рассказывал. Массу! Показывал даже примеры: цифры Наполеона и какого-то сбежавшего невского банкира. Знаете, это невольно как-то, инстинктивно сказывается в почерке, Этакие рефлексы. Банкир, например, он ставил крупные цифры чётко, ясно, а потом пошла этакая цифра мельче, неувереннее, — оказывается, с этих пор и воровать начал. Мне отвечают, я вижу, я уверен, что это стоит пяти. Это ставлю пять, инстинктивно ставлю уверенно, большую пятёрку, во всю клетку! А то знаете, неуверенность этакая является: «Как будто это стоит пяти?» И я инстинктивно ставлю маленькую этакую пятёрку, боязливую. Это знаете, как гимназист младших классов: не уверен, надо ли поставить запятую, — так он ставит маленькую запятую. Считайте только большие пятёрки. Маленькие не считаются!

Секретарь. 149 человек с исключительно большими пятёрками.

Директор. Вот видите! Дайте-ка сюда, я пересмотрю. Батюшка, что ж это, вы делаете? Разве так можно?! Ведь это графология! Смотрите, пятёрка до верха не доходит, а вы её считаете! Конечно, с такими пятёрками мы всегда будем переполнены!

Секретарь. Да ведь чуть-чуть не доходит. Может быть, это даже только так кажется,

Директор. А! Впечатленье — великая вещь! Кажется, значит, было что-нибудь. Колебанье этакое лёгонькое, — в почерке оно и выразилось. И к тому же всё-таки один человек экономии. Остаётся уж не 149, а всего 148. Прочтите, кто остался.

Секретарь(читая список). Иванов…

Директор. Стойте! Зачем нам, например, Иванов? В нашем ведомстве и так масса Ивановых. Есть, если я не ошибаюсь, даже Иванов 123-й. Что ж нам тысячами, что ли, Ивановых считать? «Иванов 10,715-й!» Бог знает что! Путаница! В газеты ещё попадёшь. Подумают, что все родственники. Ведомство Ивановых какое-то. Вычеркните Ивановых, да кстати уж и Сидоровых и Карповых. Тоже фамилии очень распространённые, и их много.

Секретарь. Поликарпов тут есть. Поликарпова тоже вычеркнуть?

Директор. Поликарпов? Поликарпова у нас в ведомстве ни одного нет, но всё равно, вычеркните и его. Нет, и не надо! И не к чему, значит, Поликарповых заводить. Оставляйте только фамилии какие-нибудь такие… понеобыкновеннее…

Секретарь. С необыкновенными фамилиями всё-таки 110 человек!

Директор(погружаясь в задумчивость). По два и одна пятая человека на место!.. Слушайте-ка! Стойте! Нет ли между ними евреев?

Секретарь. Ни одного!

Директор. Жаль! Евреи чрезвычайно хороши, когда надо кого-нибудь вычеркнуть. Я помню, у нас какой случай был. Одно место и 50 кандидатов. Бились, бились, 48 кое-как вычеркнули. Остаётся двое. Ни одному нельзя отдать предпочтенья. Не на колени же их друг к другу сажать по переменкам. Вдруг открытие: один из них еврей! Вы знаете, я чуть-чуть «ура» в честь этого еврея не крикнул. Всегда я об этом еврее с благодарностью вспоминаю. Спасибо ему, вывел нас из затруднительного положения: вычеркнули! Однако, сколько же там остаётся?

Секретарь. Сто десять!

Директор. Всё-таки сто десять! Нет ли между ними хоть некрасивых?

1-й профессор. Но что ж это за резон?

Директор(умоляюще). Какой там резон? Хоть подобие-то резона подайте! И то славу Богу. Наше ведомство всегда славилось представительностью своих инженеров Мы не только учимся, мы балы даём! К нам на балы лучшие дамы Петербурга съезжаются. Мы не можем! Господа, экзаменуя, вы не заметили каких-нибудь особенно непривлекательных субъектов?

2-й профессор. Не обращали на это внимания, Да и народ все такой видный! У одного только заметил нос пуговицей.

Директор. Вон человека с носом пуговицей! 109! Г. секретарь, вы человек со вкусом. Вы принимали прошения, должны были заметить. Оставьте только таких, кто повиднее!

Секретарь(почеркав). Остаётся 75. Народ видный. 51 блондин и 24 брюнета.

Директор. Вон брюнетов. Не надо брюнетов. Пусть будут только блондины! Это хоть оригинально. «Светлое ведомство».

Секретарь. Всё-таки 51. И все народ молодец к молодцу! Особенно вот этот. Прямо красавец!

Директор(обрадовавшись). Красавец? Вон красавца! Что это на самом деле? Зачем нам красавец? У нас высшее учебное заведение, а не оперетка. Мы не можем принимать человека только потому, что он красавец, Красавец — вон!

Секретарь(закрывая журнал). Пятьдесят мест и пятьдесят принято!

Директор(утирая пот). Фу-у!.. То есть я вам скажу, с тех пор, как я из Парижа все женины покупки в одно купе должен был укладывать, никогда ещё так не уставал!

 Без циркуляра

 Скончался А. Г Кашкадамов.

Это имя вызывает у меня далёкое-далёкое воспоминание. И не рассказать его было бы неблагодарностью к покойному.

Это было очень давно.

А. Г. Кашкадамов был тогда инспектором 4-й московской гимназии, а ваш покорнейший слуга — вихрастым семилетним мальчуганом, который только что «блестяще» сдал экзамен в приготовительный класс.

Я «отлично» решил задачу «на яблоки»:

— У одного мальчика было 5 яблок, два он съел. Спрашивается, сколько у него осталось?

Наставил в диктанте в меру буквы «ять» и не смешал Каина с Авелем.

И вот мы стояли с матушкой в актовом зале, перед бесконечным столом, покрытым зелёным сукном, и ждали решения нашей участи.

За страшным советским столом сидели двое.

Г. директор, бритый господин в золотых очках, с лицом не министра, — председателя комитета министров.

И полный, с седоватыми баками-котлетами инспектор Кашкадамов.

Директор презрительно тряс в руке моё метрическое свидетельство, смотрел на мою матушку негодующе поверх очков и выговаривал гневно и раздельно:

— Вы позволяете себе, сударыня, понапрасну утруждать преподавателей и начальство. Вы приводите экзаменовать вашего сына…

Он даже глазом не повёл на меня, словно меня не было.

— … Когда ему от роду всего семь лет.

— Через пять месяцев будет восемь, г. директор! Мальчик готов.

Матушка плакала.

Я вырос в средней русской семье, которые как огня боятся начальства, и объяснения с начальством считают одним из самых больших несчастия, какие только могут выпасть на долю человека.

А потому, видя перед собой начальство, я горько рыдал самым безутешным образом.

Директор посмотрел на мою матушку с величайшим презрением:

— Здесь, сударыня, не базар и не торгуются. Здесь казённое учреждение, и существуют правила. На каком основании вы позволили себе беспокоить преподавателей и начальство, когда в правилах ясно сказано: «в приготовительный класс принимаются дети не моложе 8 лет отроду»?!

Добрая матушка! Она знала правила, но всё-таки повела на экзамен. А может быть, примут в виде исключения, увидав необыкновенные способности её сына?

Все дети необыкновенны в 7 лет, в особенности для матерей.

— Г. директор! Год пропадёт. Мальчик готов. Всё знает.

Я заревел ещё безутешнее,

Директор презрительно пожал плечами:

— Слезами, сударыня, не поможете! Я вам человеческим языком говорю: правила.

А инспектор Кашкадамов погрозил мне толстым пальцем и сказал:

— Такой учёный, а плачешь!

Он улыбнулся и кивнул мне головой.

— Пойди, мол, сюда.

Я, рыдающий, обошёл вокруг стола. Кашкадамов погладил меня по голове:

— Мал, брат, ещё в гимназию ходить. Поиграй ещё в казаки-разбойники, в лошадки, в бабки.