Выслушав гонца, Депольд велел ударить в барабаны и звонить в большой колокол, собирая челядь и воинов.

Вскоре они выехали из Града. Все хорошо вооружены, и плащи у них одного цвета; все проклинают «крестьянского князя». Депольд, разгневанный пуще прочих, разговаривает сам с собой, как если бы обращался к Собеславу: «Злой дух посоветовал тебе это! Злой дьявол нашептывает тебе вернуться в княжество и приблизиться к Пражскому граду, но ангелы и Матерь Божия стоят за право!»

Так говорил Депольд с высокого седла, после чего умолк, прислушиваясь к тому, что скажут его люди.

Отряд направлялся к Здицам. В тех краях находился двор верного Ойиря, бывшего княжеского постельничего, позднее стремянного при шпорах Владислава. Ойирь выкупился из унизительной службы, стал крестьянствовать и ныне принимает в своем доме Собеслава.

Настала ночь. Войско Собеслава спит, но сам князь еще сидит за столом с хозяином. Хочет поблагодарить его за верность, хочет положить ему руку на плечо и сказать: «Отмщенье в руках Божиих, но право завоевывают мечом. Пойдем, старый крестьянин, твой господин берет власть в свои руки и укажет тебе место рядом с собой. Будешь ты спать в покоях его замка, есть его хлеб и в битвах пойдешь с ним бок о бок!»

Вот что или нечто подобное собирался вымолвить Собеслав. И встал он уже, отбросил ложку, и та звякнула о край миски; он открыл было уста, но в эту горестную минуту раздался шум и триста конных латников и двойное число пешей челяди проломили ворота крестьянского двора, перемахнули через низкую ограду, повалили ее и ворвались в дом.

О горе! Выставив щиты, подняв мечи, рубят и колют они, и тщетно будет обороняться горстка крестьян с князем!

Собеслав был захвачен и заточен.

ЗАТОЧЕНЬЕ

Депольд посадил Собеслава в самую крепкую башню Пражского града, в помещение, которое, как глубокая яма, невыразимо подавляет человека. Мрак сгущался под сводами, мрак поднимался от пола до самого окошка, крошечного, как щель в норе летучей мыши; стенки его сужались наружу. Узник вставал и ложился в темноте. В отчаянии бился он головой о стены, и лишь влажность камней освежала его лоб. В своем одиночестве под напором неизмеримого времени иногда слышал Собеслав колокольный звон, и тогда посещала его надежда. Казалось ему тогда — сквозь толстые стены видит он толпу в крестьянской одежде из рядна. Как знал он этих нищих дворян, шаг за шагом приближавшихся к храму, чтобы поклониться святым мощам! И князь напрягал слух, стараясь уловить их пение и говор, и стук деревянных башмаков, что звучит торжественнее колокольного звона. И прислонялся узник лбом к камням стены, а когда пение становилось слабее, он понимал, что толпа замедляет шаг, и на душу его нисходило умиротворение. Он угадывал, что люди показывают руками на его темницу, что взоры их обращены к окошку над его головой, и верил, что его мысли встречаются с их мыслями; верил в некую силу, не похожую на знакомые силы и заключенную не в войске, не в писаных правах, не в законах и не во власти: сила эта смиренна, она ждет, нет в ней ни приятности, ни торжественности, но в один прекрасный день она изменит облик земли.

Когда Владислав II вернулся из крестьянского похода и узнал о том, что произошло в его отсутствие, похвалил он Депольда за добрую службу, сказав:

— Брат, я обязан тебе благодарностью. Никто не мог действовать лучше, чем ты, — и хуже, чем Собеслав. Еще бы, ведь ты — князь, ходишь в богатом платье, твои манеры изысканны, ты общаешься с благородными друзьями, в речи твоей особое обаяние, но в нужное время ты умеешь взяться за меч. Ты тверд в мыслях своих, горд в деяниях и, право, заслуживаешь участия в делах государства. Хотел бы я располагать землей, которую мог бы отдать тебе. Хотел бы испросить для тебя великую славу при жизни твоей, а смерть такую, которая была бы достойна твоих добродетелей. Так пускай же в глубокой старости погибнешь ты от меча с золотой рукоятью, и да случится это в победной битве! Что касается Собеслава, то, думается мне, родился он на княжеском ложе как бы в насмешку. Ведь он больше крестьянин, чем государь. Его плащ мышиного цвета, пусть же он в нем и околеет! Пусть сдохнет в темнице, пусть насыщается хлебом, который он когда-то роздал! Я сказал бы, что теперь он занимает подобающее ему место, но на пути моем к Граду видел я толпы крестьян — они торчали перед его башней и глазели на его окно. То были крестьяне в башмаках из грубой кожи, то была беднота и всего лишь чернь — и тем не менее они недостаточно быстро уступили мне дорогу! Они медлили расступиться и стояли как столбы. Этого вполне хватило, чтобы разбудить во мне гнев. И это дает нам хороший повод вытащить Собеслава из его дыры и засадить в крепость, что стоит уединенно посреди лугов и лесов.

Когда опустилась ночь, в темнице князя загремел замок, и раздались шаги стражей. В подземелье вошли девять вельмож.

— Господин, — сказал старший из них, — князь соизволил поручить нам увезти тебя в клетку попрочнее, чем та, которая тебе так нравится. Мы все дворяне. Мы вельможи, и не подобает нам заниматься подобным ремеслом. Так что собирайся и веди себя так, чтоб не слишком напоминал узника. Лучше тебе хоть на один день усвоить правила поведения, которых придерживаемся мы, и сесть в седло хоть с видимостью гордости. Неприятно нам смотреть на твою склоненную голову, и мы презираем то, на что ты уповаешь и к чему стремишься. Так что постарайся не создавать осложнений ни для себя, ни для нас.

Тут они схватили Собеслава за руки, чтобы вытащить его. Но князь оттолкнул их со словами:

— Отпустите мои руки, и никто из вас да не касается моего рукава. Я пойду впереди, вы же исполняйте, что вам было приказано, ибо вы — слуги и надзиратели. Не обращайтесь ко мне, не уговаривайте поднять голову, ибо стыд мешает мне взглянуть в лицо тем, кто избрал презренное ремесло негодяев.

Больше Собеслав не проронил ни слова. Всю дорогу молчал он, следя за полетом воронов. Прислушивался к карканью стаи и хорошо различил, что с криками птиц смешивается подражанье этим звукам. Он знал, кто подает эти знаки. И даже в сумерках еще раздавалось странное карканье ворона, отличавшееся от криков птиц, доносившихся с опушки леса.

Один из дворян сказал пленному князю:

— Слышу, где-то поблизости кричит ворон. Но почему он подает голос так внезапно и так поздно? Или ворон — в твоем гербе? Не зовет ли он тебя? Не хочет ли подманить?

Собеслав не ответил, но усмехнулся и стал чертить что-то прутиком в золе костра. Он думал о человеке, который был его постельничим и успел ускользнуть во время ночного налета на Здицы. Он думал об Ойире. Узнал его сигнал. Понял, что тот на свободе и следует за своим господином. Князь надеялся, что с ним и крестьянское войско.

БЕГСТВО

Но Ойирь был один. Не было никого в помощь ему, и он вынужден был скрываться. Разведав, что Собеслава увезли в Примду, собрал он людей и расставил по лесам вокруг крепости.

На следующий день один из них проник в Примду, переодевшись нищенствующим монахом. Помолившись с крепостной челядью, улегся он на ночь в привратницкой, а когда наступила полная темнота и стража задремала, он встал, чтобы открыть ворота и впустить людей Ойиря. Вот он прошел через двор, вот уже приподнял щеколду, но тут проснулась стража и догнала его. Он не успел скрыться. Острие копья вонзилось ему мужду лопаток, и так этот человек погиб зря.