В середине лета 1138 года созвал Собеслав вельмож, а также рыцарей первого и второго ряда в княжескую крепость по названию Садская. Он желал, чтобы они подтвердили свое обещание присягой, хотел решить вопрос о княжении Владислава прежде, чем преемника его утвердит вече, — одним словом, хотел получить уверенность, что собрание, которое после его смерти будет выбирать государя, провозгласит именно Владислава.

И вот вельможи, сторонники Собеслава, и те, кто испугался угроз, наконец, хитрецы, которых вела жажда извлечь какую-нибудь выгоду за свои услуги, съехались в Садскую. В день Петра и Павла, к полудню, в назначенный час, потянулись все они на открытое место перед храмом святого Аполлинария. Там все сошли с коней, бросили поводья слугам и стали ждать князя.

Собеслав в сопровождении двух сыновей, то есть Владислава и второго сына, носившего имя отца, приблизился под барабанный бой. Шел он еле передвигая ноги, и народ кричал ему приветствия.

В тот день перед капитульным храмом в Садской столпилось множество крестьян и бедного люда. Одни явились сюда из любопытства, а нищие, гонимые голодом, рассчитывали, вероятно, чем-нибудь поживиться. Что им князья с панами, что им слава? Они не спускали глаз со слуг, которые по древнему обычаю будут раздавать милостыню.

В последних рядах зевак стоял некий отрок. Совсем молоденький, в лохмотьях, он едва держался на ногах, и голова его поникла от изнеможения.

В те времена достаток распределялся неравномерно, и от замка к замку, от селения к селению бродило множество обездоленных. Вельможи утопали в роскоши и богатстве, но простой люд был угнетен и нигде не находил защиты. Люди часто жили подобно птицам, в которых любой может пустить стрелу — дворяне присвоили себе и такое право. Сказанное относится к самым неимущим, но и крестьяне жили не намного лучше. Их презирали почти так же, как бездомных, и одна только вера, что после земного бытия настанет для них хоть какая-то справедливость, поддерживала их жалкое существование. Зато вера эта была в них очень сильна и — как мы читаем в летописях — благодаря ей происходили чудеса и невероятные вещи.

Так вот, чтобы отдать дань мистике тех времен, скажем о том, что написано в летописях: будто затерянный в толпе отрок, о котором уже упомянуто, был до неразличимости похож на младшего княжича Собеслава. Те же глаза, тот же лоб, такие же губы. Но одного прославляли, а второй, такой убогий, стоял опустив голову — поэтому никто их и не сравнивал. Никто не смотрел в лицо бедняжке. Его толкали вперед и вбок, и так он очутился в передних рядах; воины стали бить его мечами плашмя, приказывая отойти. Один из этих ударов поверг отрока на колени. В эту минуту проходил мимо настоятель храма, неся свечу, а за ним шел князь Собеслав с обоими сыновьями, приближаясь к собравшимся вельможам; толпа расступилась, образовав проход, чтобы князь и вельможи стали лицом к лицу.

Настоятель указал рукой на старшего княжича Владислава, и один из вельмож выступил вперед, чтобы приветствовать его. Барабаны умолкли. Тут младший княжич, Собеслав, заметил бедного отрока и, приподняв ему голову, заглянул в лицо.

Вокруг все замерло в ожидании — все вельможи и рыцари; настоятель так и застыл, выставив ногу и протянув руку. Князь Собеслав нахмурил грозное свое чело, но юный Собеслав ни на что не обращал внимания. Он все смотрел в лицо нищего отрока и жалел его, и с душевным волнением разглядывал следы веревки на его запястьях.

Так в безмолвном ожидании пролетела минута, и вторая, и третья.

Тогда вновь загремели барабаны, и князь, дернув сильной рукой младшего сына за локоть, побудил его двинуться дальше. Княжич чуть не упал, и это столь незначительное обстоятельство рассмешило старшего брата. Владислав не мог справиться со своей веселостью и хихикал еще и тогда, когда шествие двинулось вперед, а воины далеко оттеснили бедного отрока от толпы знатных. Владислав, стараясь подавить смех, был красен, как индюк. Но вот князья остановились перед вельможами; один из них вышел вперед и заговорил:

— Здрав будь, княже, и да сопровождают сына твоего мудрость и зрелый разум!

Затем он приветствовал рыцарей и, снова обратившись к князю, принялся восхвалять его за христианские добродетели, и за храбрость, и за то, что даровал он вельможам многие права. Закончив, он поднял меч и поклялся именем Бога, что все они, исполняя Собеславову волю, примут своим князем Владислава. Едва он кончил, поднялось великое ликование. Народ кричал, а знатные люди, положив правую руку на крестовину меча, на это подобие святого креста, клялись в верности Владиславу. Клялись вечно быть ему преданными — но Владислав их не слушал. Он все смеялся, и этот едва скрываемый смех оскорбил присутствующих.

А младший брат его все думал о мальчике, в лицо которого заглянул.

«Куда он девался? Как его найти?» Казалось Собеславу, что знакомый этот образ все зовет его и плачет.

И припомнилось ему лицо жалкого отрока: его глаза, и лоб, и губы, короче, каждая черточка; и с каким-то трепетом понял княжич, что это — его собственный облик. Когда это удивительное открытие утвердилось в его мысли, страх объял Собеслава. И, словно онемев, он не отвечал брату, не отвечал отцу, а только искал глазами в толпе своего двойника.

Едва закончились торжества, младший княжич разыскал своего постельничего и сказал ему:

— Ойирь, вернись на площадь перед храмом, найди мальчика в рваном плаще и рваной шапке. Возьми с собой столько еды, сколько унесешь со своими помощниками, и раздавай беднякам, и спрашивай об этом отроке — и не возвращайся без него.

Пошел Ойирь, но того, кого искал, не нашел. Он расспрашивал слуг, расспрашивал других людей, но никто не мог сказать, куда делся двойник княжича. Уже вечером вернулся Ойирь не солоно хлебавши и сказал Собеславу:

— Раздал я много хлеба и прочей еды беднякам, спрашивал кого только мог и во дворе, и у ворот храма, но никто не знает, куда ушел этот мальчик и кто он. Никто не видел, как он уходил, никто не знает его имени — и вот, принес я только шапчонку да пояс, которые валялись на том месте, где ты его видел.

Собеслав принял шапку и опоясался этим поясом.

Меж тем рыцари первого и второго ряда с гневом говорили о странном поведении обоих княжичей. В негодовании хмурили они черные брови, в негодовании подрагивали бороды, и от негодования поступь их сделалась тяжелой и нерешительной. С раздражением толковали они о двенадцатилетнем Собеславе, который при вельможах обнимал бедняка; и разошлись недовольные.

Когда совсем стемнело, пошел юный Собеслав к ученому прелату и рассказал ему этот случай. Описал облик отрока, его рваный плащ и следы пут на запястьях, а также то, как искал его и как внезапно исчезло это создание. Прелат задумался, а потом сказал:

— Этот бедный отрок, столь похожий на тебя, был не кто иной, как твой ангел-хранитель. Это — дух, сопровождающий тебя, которому Творец повелел принять твой земной облик. Случилось это, когда приносили присягу Владиславу, и сужу я по этому, что Бог больше любит тебя, чем твоего старшего брата; вижу — Бог посетит тебя страданием и будет испытывать тебя великим испытанием и возложит на тебя великие задачи. Далее я вижу — тем самым Господь дает тебе знамение, чтобы в несчастных и угнетенных видел ты ближних своих и возлюбил их.

С этими словами прелат обнял голову княжича и молился с ним.

ЗНАМЕНИЕ

Вельможи и воины не любили сыновей Собеслава I. Быть может, именно вынужденная присяга или уверенность, что сыновья эти — люди недалекие, или непостоянство, а то и какая-нибудь иная причина внушала вельможам недовольство Владиславом; о Собеславе же они как бы вовсе забыли. Младший княжич отвечал на такое невнимание к себе той же мерой. Он не слишком-то ценил людей высокого рода, ему милее было общество простых священников, а постельничему своему Ойирю он верил более, чем знатным советникам.