Вот-вот. Дашь, а тебя этим же оружием и прикончат… Да и не полагается.

— Я ему гранату дам. Авось не подорвется? — сразу предложил Иванов.

Как-никак, а здоровый мужик в хате на воюющей территории всегда вызывал подозрение: как же это он не на фронте, не в плену, не в обучении и не в могиле? А не дезертир ли? Или и того хуже, полицай?! Но тут выручала Тимофеева готовность сразу пойти с нами. Да и бабуся что-нибудь сказала бы или намекнула, в крайнем случае.

— Валяй, — сказал я Иванову.

Он протянул гранату Тимофею и в двух фразах обучил обращению с ней.

— Вот за это кольцо дернешь и кидай. Сам ложись, а то убьет.

Тимофей был дядечка заметный — на полголовы выше нас и в плечах не слаб. Я сказал ему:

— Веди в офицерское. На подходе отодвигаешься и будешь ждать. Если мы кого-нибудь сгребем, идешь на подмогу. В случае чего, отходим к дамбе.

— Я з вами на ту сторону пойду, — твердил Тимофей. — У меня жинка тама, — он уже старался говорить по-русски.

Двигался он по своему селу уверенно, нас припрятывал, а сам шел почти открыто. Выходим прямо на большой барак. Он стоял торцом к пойме реки. Для захвата здание было удобно: длинное, многокомнатное, в торцах окон нет, вход-выход один — по всей видимости, мы его вдвоем удержать смогли бы. И тут у меня аж засвербило в мозгу: «Очень может быть, что мы их сейчас сильно тряханем, но ничего не добудем: вдвоем «языка» нам не взять (даже при Тимофее, третьем) — ведь это офицерское общежитие!» Мы к настоящему бою и захвату дома не готовы. Мы годились в этом составе только для нормальной разведки противника. Но странное дело, мы подобрались уже довольно близко к постройке, а ни одного часового не видно: разве что они из-за близости к линии раздела с противником вели скрытую охрану? Тогда мы сами могли вмазаться, тем более что луна высунулась и видимость стала преотличной.

Я уже хотел было отправить Иванова на ту сторону постройки, а самому с Тимофеем остаться со стороны входа, когда Тимофей сказал:

— Тут чего-то не так. Обождите. Я проверю.

— А не застрянешь там?

— Они ж меня знают. А в случае чего, — он показал гранату. — А пистолет не дадите?

— И гранаты хватит. Мы будем близко.

И он открыто пошел к дверям. Мы вмиг договорились, как и куда будем уносить ноги и как будем прикрывать друг друга, но тут следует признаться, это, скорее всего, было опасение, что Тимофей, не ровен час, нас выдаст. Ну что поделаешь? Война располагает к настороженности и подозрительности больше, чем к открытости и доверию.

Тимофей появился внезапно. Он стоял в рост и ничуть не таясь произнес с недоумением:

— Пустой. Никого.

— Куда ж они делись?! — вырвалось у Иванова, а мне показалось, что меня в один миг дочиста обокрали.

— Ты что, шутить вздумал?! — У меня аж спина похолодела.

— Уси были тут. Я сам бачил, — размахивал гранатой Тимофей. — Своими вочами! — Он понимал, что мы перестаем ему доверять.

— А ну, не размахивай тут гранатой! — Это действительно было опасно.

— Двинули к штабу! — уже скомандовал он как предводитель.

К штабу так к штабу. Но все равно опять это было хоть и огорчительно, а везение: мы в бой не ввязались, приказ не нарушили, а момент для действия, кажется, накатывался самый подходящий. Загадки тут никакой не было: пустое пулеметное гнездо, отсутствие часовых, брошенное офицерское общежитие — надо было поскорее все проверить, а главное понять, только здесь отходить будут или по всей полосе нашего корпуса. Поймать противника на отходе — это большое везение.

Мы перебегали от хаты к хате, от стены к стене. Для Тимофея все эти мазанки были знакомы. Он не давал нам высовываться и перебегал первым. Затащил он нас довольно далеко в глубь обороны. И тут мы увидели зарево костра. Разделял нас сарай или рига, которая во мраке ночи казалась непомерно огромной. Там, за ней, мелькали и суетились тени.

Остановились, Тимофей сказал:

— О! Ш т а б!

Голоса: русские, украинские, немецкие — мешанина! Местность украинская, роты власовские, офицерня и заградительные отряды эсэсовские — сучий коктейль.

Штаб — большая хата — прямо скажем, дом без крыльца; из двери вывалился какой-то чмурь, он нес два ящика — один на другом, не тяжелые — и направлялся к костру.

Иванов меня и Тимофея пригнул к земле — в освещенное пространство входил часовой в полной форме, даже в каске. Власовцы вчера в окопах были без касок (без касок — особое фронтовое пижонство, это, как у них, засученные рукава или, как у нас, тельняшки). Часовой довольно спокойно прогуливался вокруг штабной хаты, даже чуть-чуть мурлыкал себе под нос. Значит, напряжения нет — не боится. Может быть, даже хорошо, что Корсаков всех их не перебаламутил?.. А?..

Иванов пальцем ткнул себе в грудь — мол, «я беру!»— и вынул финку из ножен. Что-то в этот момент он показался мне чуть смелее, чем следует.

Часовой скрылся за углом хаты. Я спросил:

— А ты пробовал?

Он простодушно ответил:

— Ни разу.

Стало ясно, откуда у него такая легкость.

Надо было сразу решить, что делать. В помещение штаба входили какие-то тени и выходили нагруженные ящиками — кто слишком легкими, кто непомерно тяжелыми. Шли по одному, внутри не задерживались. Помещение подолгу пустовало. Не торопились, не суетились, свет из хаты наружу не пробивался, только чуть подсвечивал силуэты в проеме двери при входе и выходе. Часть бумаг и имущества предназначалась в костер, часть грузили в машину, которая стояла за забором. Мощный дизель равномерно тарахтел, постукивая клапанами. Тут нельзя медлить — они вытащат последний ящик из хаты и… Дуй — не догонишь. Прошептал Иванову в ухо:

— Берем вместе.

Тимофей встрепенулся. Ему показал: «Сидеть!» Он кивнул, хотя, кажется, ничего не понял. Мы оба одновременно выскочили на траверз часового и затаились у заднего угла хаты, возле маленькой постройки. Иванов прижался ко мне, я слышал удары его сердца. Ждать не пришлось. Это тоже было везение. Часовой, мурлыкая, вышел из-за угла. Дальше все решили доли секунды. Левой рукой зажал ему рот и рванул плотный торс на себя, в правой был нож, каска слетела с его головы, сильно ударила в лицо Иванову, он все равно успел вышибить из его рук винтовку, хотел опередить меня, наши правые руки переплелись и помешали одна другой — часовой мычал и вот-вот мог вырваться, в следующее мгновение откуда-то сверху, через наши головы, упал сильный удар — не мой, не Иванова. «А-а, чтоб тебе!»— это Тимофей огрел часового гранатой по обнажившейся башке. «Чмурь! Граната же могла взорваться!!!» — вот была бы потеха! Для власовцев и эсэсовцев… Но не взорвалась. Иванов оскоромился и прирезал контуженого. Уложили прямо под стеной. Пока клали, я снял с него ремень с патронташем и вместе с карабином положил на него — на случай отхода. Карабин — надежное оружие, может пригодиться.

— Там есть кто? — спросил я обоих.

— Ни-и-и-и, — ответил Тимофей, вот тут уж спокойствие покинуло его, в нем все дрожало, но это уже была другая дрожь — он хлебнул боя.

— Держи вход, — сказал я Иванову. — Если что, стреляй. Тогда выходить буду через окна на ту сторону (с той стороны была наша дамба).

Я нырнул в хату, как в прорубь.

На полу горела парафиновая плошка и освещала помещение нижним светом. Окна были плотно занавешены одеялами. Вынесли еще не всё. Я хватал из ящиков пачки бумаг и засовывал за пазуху под гимнастерку — брал из разных ящиков. Зажег вторую плошку, их здесь валялось десятка полтора. По разгрому в помещении, перевернутой мебели, разорванным матрацам было ясно— отход. Еще несколько минут, и их здесь не будет. А значит, они вывезут все, что им необходимо, и не понесут потерь. По крайней мере, им так хочется. Поймать их на таком отходе — это везение.

Ворвался Иванов.

— Помочь?

— Мотай отсюда. Держи вход!

Он кинулся обратно к двери. Я поднял с пола бумажку — печатная форма строевой записки, заполнена от сего числа! Как они могли ее потерять? Записку спрятал отдельно в карман. Строевая считалась редким первейшим трофеем… Но я, кажется, потерял отсчет времени — провалился. «Бросай все!» Наступил на обе плошки, чтобы не подсветить свой силуэт на выходе, — этого мгновения может хватить для полного дурацкого завершения операции.