— Как знаете, товарищ гвардии лейтенант. Вам виднее. Противник — вот он. Его и так видно, не обязательно ему в пасть голову засовывать. Поверьте. Ведь добра желаю. Хочу как лучше.

— Знаете что, гвардии старший сержант?..

Он предупредительно наклонился. Все, что мне хотелось ему сказать, было просто, непритязательно и много раз сказано и без меня, поэтому я произнес вслух только то, что относилось к делу:

— Идите… в хату… Готовьтесь к выходу на задание.

Он стал медленно подниматься и все еще испытующе глядел на меня.

— Есть готовиться к выходу, — произнес он так, словно ничего и не произошло — чистый взгляд, улыбка только чуть натянута.

Самое скверное заключалось в том, что после этого доверительного разговора я не мог взять его с собой… «Он со мной Туда не пойдет… Теперь пойдет Туда вместо него… Иванов-Пятый. Танцор». И я уже потерпел первое поражение, еще до начала нашей маленькой операции… «Интересно, это он нарочно так подстроил или случайно получилось?»

Все трое стояли за сарайчиком, и все трое были внешне одинаково спокойны.

— Со мной идет гвардии рядовой Иванов.

— Есть, — сказал легко, как будто знал заранее, что будет так.

Густели сумерки. Корсаков испытующе смотрел на меня и ждал.

— Старший сержант Корсаков, — я его уже несколько разжаловал, не произнеся слово «гвардии».

— Слушаю, товарищ лейтенант, — он сделал то же самое.

— Остаетесь за старшего. Задача: выходите с ефрейтором Повелем — полное боевое снаряжение, с запасом боекомплекта — вон туда, метров сто пятьдесят за пехоту. Их младшего лейтенанта предупредить. Там с наступлением густой темноты начинаете передвижение, имитируя переход небольшой группы на ту сторону. Полностью не переходить, но обязательно провоцируете. Привлекаете внимание. Хорошо, если огонь откроет противник, а ваш будет ответным. Учтите возможность минометного огня. Помните, имитация перехода должна отвлечь противника на пятнадцать — двадцать минут, не меньше. А потом будете двигаться не обратно, а в ту сторону, от нас! Чтоб все внимание противника перемещалось туда. За вами. Ясно?.. И постреливаете… Повторите.

Корсаков четко повторил задание.

— По истечении сорока минут возвращайтесь в хату. Смотрите сами не угодите к ним в лапы — они ведь тоже умеют. По дороге опять предупредите пехоту, что вернулись. Мы, скорее всего, возвращаться будем через дамбу. Или в том месте, где вы будете имитировать переход. Проследите, чтобы наша пехота нас не обстреляла. Мой свист Повель знает: «ти-таа-таа-таа» (точка — три тире). После возвращения рацию держать готовой на связь. Сигналы: одна красная ракета — значит, мы влипли — немедленно передать в батальон и самим действовать по обстоятельствам; зеленая — настилом в вашу сторону — означает «противник готовится к отходу»; две красных — «противник готовится к наступлению». И, вообще, если нас прижмут при обратном переходе, поддержите огнем. И пехоту попросите. Только по противнику просите, а не по нам! Следите за луной и ни в коем случае патронов не тратить, пока луна не зайдет за облака, — я боялся, как бы они не перестарались, и тогда противник догадается, что это отвлечение внимания. — Сами понимаете — под фонарем мы туда не полезем.

Только сейчас я заметил, что Иванов уже заканчивает укладку снаряжения, навесил гранатные сумки, передвинул назад черный нож, чуть укоротил ремень автомата. Подпоясывается, затягивает поясной ремень — готов!

— Ты что, ватник не наденешь?

— Нет, товарищ гвардии лейтенант, так сподручнее. У меня фланелевая рубаха. Под низом. А у вас?

— Я в меховом жилете пойду. А то продрогну.

Корсаков и Повель пошли. Мне показалось, что старший сержант двинулся как-то слишком уж спокойно (все, что слишком, всегда настораживает), а Повель с преувеличенной опаской оглядывался из-за приподнятого плеча. Так он стал смотреть на меня после небольшого недоразумения, которое у нас с ним приключилось совсем недавно, и даже не знаю, стоит ли о нем вспоминать — так, пустяк, но запомнился на долгие годы и, видимо, произвел обоюдное впечатление. Повель оказался явлением трудно улавливаемым. Он, как улитка, весь находился в своей раковине и вроде бы не высовывался из нее. Достаточно исполнительный — не придерешься. Инженер-путеец, где-то приобрел навыки радиста. У него одно плечо было чуть выше другого, гимнастерка всмятку, и все остальное обмундирование наперекос. Ни разу я не видел его в хорошем расположении духа, и все время казалось, что ему очень трудно жить и воевать, вот такому нелепому. Но я и не торопился сделать из него стройного гвардейца. В конце концов я понял: «от рождения» он только отчасти такой нелепый, а вообще-то немного придуривается или, вернее, старается оставаться таким, потому что так легче. Даже выгоднее. Меньше спрос. Там, где невыносимо тяжело, с таких, как он, спрос немного меньше, и вообще кто это рискнет безнадежного вахлака брать с собой на серьезное задание? Разве что только самому себе в наказание. Да еще туда, где каждое не то что движение, а вдох и выдох должны быть выверены. Родом он был с Украины и, кажется, женат, но об этом никогда не говорил.

Так вот, приключение с ним было: шли мы по ложбине, догоняли передовую группу батальона — все навьючены до предела. Мы же не пехота и к большим тяжелым пешим переходам не приспособлены, а тут — грязь невпроворот, густая, липкая, вязкая, двигаться по ней нельзя, а надо. Да еще форсированным шагом — обязательно успеть до наступления темноты догнать! Я знал, каково в батальоне без нас и без радиосвязи. Мы шли по тропе, вдоль по скосу оврага, вражеские снаряды один за другим летели через наши головы и рвались наверху, на той стороне этой расселины. Но, повторяю, — летели через наши головы, а не на… Это существенно. Ефрейтор Повель на каждый свист реагировал безотказно — он вбирал голову в плечи и приседал, словно эти упражнения могли как-то изменить обстановку на нашем участке фронта и ускорить наступление. Все остальные, в том числе и две женщины, нагруженные точно так же, как и он, шли нормально: не вбирали, не приседали и не останавливались. Двигались гуськом, один за другим, свернуть нельзя, обогнать трудно, а каждая минута дорога. Я сошел с тропы и, рискуя оставить не то что сапоги, но и ноги в грязи, догнал Повеля, пошел с ним рядом. Опять засвистело — он опять вобрал, присел. И задержался на три-четыре секунды. Тогда я тихо-тихо, чтобы никто, кроме него, не слышал, окликнул его.

— Й-аааа, — еле выговорил он, дышать было тяжело, шаг-то ускоренный, да еще кланяться каждому снаряду, это же никаких сил не хватит.

— Так вот, ефрейтор, еще раз поклонитесь этому свисту, или присядете, или приостановитесь — я не знаю, что с вами сделаю!

Тут я был предельно искренен и действительно не знал, что можно сделать с ефрейтором в подобной ситуации.

Надо было что-то придумать, а сил на придумывание уже не было.

— Уложу в грязь, все пройдут поверх и вы пойдете последним! — выговорил я (полагаю, что интонация была командирской только в моем воображении). Ну, плохо придумал, ну солдафонски бездарно — просто надо было его как-то встряхнуть.

Он затравленно глянул на меня и, кажется, понял, что это не просто угроза.

— А теперь выпрямиться. Еще прямее! И больше не кла… — засвистело так, что меня неодолимо потянуло вниз.

Почти все остановились и пригнулись к земле, а он, бедняга, чуть ли не вдавился в эту грязь. А оттуда, снизу, смотрели на меня переполненные болью глаза, словно меч уже занесен и осталось ему упасть.

Опять все шли ровно и нажимали так, что пар валил над тропинкой, полы шинелей были заткнуты за поясные ремни, а грязь сосала и чвакала.

— Больше не кланяться ни одному свисту.

Он слабо кивнул. Опять засвистело, он только чуть больше ссутулился, а я легонько постучал по упаковке радиостанции, которую он тащил за спиной. И Повель смог, выпрямился!

Зашел в хату. Хозяйка зажигала лампу, фитилек потрескивал и мигал, словно не хотел светить.