– Мы с ужасом ожидали каждый день сообщений о новых вылазках подпольщиков. Немцы срочно расширили штат полиции. По указанию Зонса на работу в полицию было принято много новых людей. На должностях следователей полиции оказались бывший бухгалтер шахты №4 Черенков и юрист Кулешов. Между тем в городе все чаще появлялись листовки, все смелее действовали неизвестные подпольщики. В день 7 ноября по городу были развешаны красные флаги…

ФЛАГИ НАД ГОРОДОМ

Маленький листок, вырванный из школьной тетрадки, смутно белеет на фанерном щите рядом с приказами комендатуры и объявлениями управляющего дирекционом.

Кто-то первый, скользя равнодушным взглядом по серому забору, наткнулся на этот листок. Прочитал, не веря своим глазам, снова приник к нему, жадно вчитываясь в страстные, волнующие строки, стараясь запомнить каждое слово. Затем подошел второй, третий… Словно быстрокрылая птица, облетела весь город весть о появившейся листовке. Люди спешили воочию убедиться в том, что в городе есть смелые люди, открыто бросившие вызов фашистам. Читали медленно, вдумываясь в каждое слово, и отходили, чтобы уступить место другому, сразу повеселевшие, радостно взволнованные.

Узнали о листовке и полицаи. Один видел листовку на Пионерской улице, другой – на дереве в городском парке, третий – у ворот гаража дирекциона. С разных концов города сбежались они в серый барак. Собравшись в тесной дежурке, все молча курили, боясь взглянуть друг на друга.

По коридору прошел Соликовский в надвинутой на лоб папахе. Приказав прислать к нему Захарова, он закрылся у себя в кабинете, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.

Через минуту неслышными шагами в кабинет вошел Захаров, тихо присел на диван. Соликовский уставился на него покрасневшими от злобы глазами.

– Ну, что скажешь?

Захаров пожал плечами, промолчал.

– Молчишь? Нечего тебе сказать? – тяжелый кулак с силой опустился на стол. – Нет, ты мне ответь: за каким чертом ты здесь околачиваешься? Какой из тебя следователь? Кого ты выследил? Что узнал? Тогда уничтожил ту бумажку, что у хлебного ларька нашли, и думал – все шито-крыто, никто тебя больше не потревожит? Да?

Захаров с деланно равнодушным видом рассматривал затейливый узор на кожаном чехле своего финского ножа.

– А кто хлеб поджег? – гремел Соликовский, все больше распаляясь. – Кто скот угнал? Не знаешь? Под носом у тебя орудуют партизаны, а ты…

Захаров слушал молча, и только ноздри его раздувались и вздрагивали. Вдруг он резко вскочил, подошел к Соликовекому и прошипел сквозь зубы отборнейшие ругательства.

Соликовский вскочил, задыхаясь от ярости. Словно острые шпаги, скрестились два взгляда. В дежурке разом оборвался говор. Полицаи притихли, прислушиваясь к тому, что делается за стеной.

– Ладно… Не время сейчас ссориться, – едва выдавил Соликовский, отводя взгляд в сторону. – Садись, поговорим…

– Вот так лучше! – удовлетворенно отозвался Захаров. Достал серебряный портсигар, закурил, снова уселся на диван, иронически поглядывая на Соликовского.

Несколько минут молчали.

– Про тех коммунистов, что в мастерской работают, узнал что-нибудь? – уже деловым тоном, наконец, спросил Соликовский.

Захаров выпустил целое облако дыма, спокойно разогнал его рукой.

– Узнал. Не коммунисты они вовсе.

– Что? А кто же?

– Да так… Были коммунисты, а сейчас… Одним словом, работяги. Ковыряются с утра до вечера в цехе, никуда не ходят, ни с кем не встречаются, ни о чем не говорят. Есть у меня верный человек, он с них глаз не спускает.

И Захаров подробно рассказал все, что сообщил ему Громов. Коммунисты, предложившие свои услуги управляющему дирекционом, – Филипп Петрович Лютиков и Николай Петрович Бараков – ремонтируют в мастерских шахтное оборудование. Работают старательно, на совесть, так что придраться нельзя. Свое обещание они выполнили – уговорили приступить к работе еще с десяток краснодонцев: плотников Румянцева и Телуева, молотобойцев Выставкина и Ельшина, кузнеца Соловьева. По их рекомендации поступили на работу в мастерские и несколько молодых ребят – Владимир Осьмухин, Анатолий Орлов, Анатолий Николаев.

Громов всюду неотступно следовал по пятам за Лютиковым и Бараковым, но ничего подозрительного не замечал. В своих донесениях в полицию он сообщал, что оба коммуниста ведут трезвый и тихий образ жизни и, по-видимому, примирились с оккупационным режимом. Сразу же после работы они идут домой, никаких бесед и тайных собраний не проводят, никого ни на что не подбивают.

– Да, тут мы, очевидно, пошли по ложному следу, – задумчиво сказал Соликовский. – Стары уже они для такого дела. И потом, ты листовки видел? Детским почерком написаны. Конечно, кто-то из молодых действует! – И, заметно повеселев, он распорядился: – Созови-ка сюда всех комендантов участков!

Еще в начале октября по указанию Зонса весь город был разделен на четыре участка. В каждом из них была создана полицейская комендатура. Комендантами участков Соликовский назначил особо отличившихся полицаев – бывшего кулака Свириденко, белоказаков Уварова и Тупалова. В самом крупном участке – Первомайском – комендантом стал Подтынный.

Собрав комендантов, Соликовский дал волю своему гневу – бранился до хрипоты, угрожающе размахивал плетью. Он строжайше приказал ввести круглосуточное патрулирование по всему городу, хватать без разбору всех подозрительных лиц, появлявшихся на улицах после комендантского часа, и приводить лично к нему. Особенно строго Соликовский приказал следить за молодежью.

– Кто-то развешивает по городу воззвания. Поймайте хоть одного – и я с него семь шкур спущу! Я ему покажу советскую власть!

…Поздно вечером трое полицейских во главе с комендантом участка Тупаловым шли по темным улицам Краснодона. В ночной тишине лишь гулко раздавались их мерные шаги да где-то далеко на окраине тоскливо завывали собаки. Город спал…

Полицейский патруль прошел мимо деревянного здания летнего клуба, обогнул школу имени Горького, где помещался теперь немецкий дирекцион, и вышел на главную аллею городского парка.

Один из полицаев, рослый, длиннорукий, в белом заячьем треухе, свернул с аллеи чуть в сторону, вполголоса кинул:

– Идите… Я сейчас догоню…

Патруль пошел дальше, напряженно всматриваясь в темноту, прислушиваясь к каждому звуку. Тихо-тихо вокруг… И вдруг сзади раздался страшный, звериный крик:

– А-а-а-а…

И сразу оборвался. Донесся частый топот быстро убегающих ног, и снова все смолкло…

Побелев от страха, полицаи робко повернули назад. Прижавшись друг к другу, они прошли несколько метров и разом остановились как вкопанные: поперек аллеи, уткнувшись головой в кучу опавших листьев и неловко раскинув ноги, лежал полицай. Вокруг него медленно росла, ширилась темная лужа крови. Рядом валялся заячий треух…

Тупалов нагнулся, посветил электрическим фонариком. На спине убитого лежала записка:

Не чувствуя под собою ног, полицаи бросились бежать к серому бараку…

На следующий день в полиции только и разговоров было, что о ночном происшествии. Бледные, еще не совсем пришедшие в себя после пережитых страхов, патрульные в который уже раз рассказывали о таинственном убийстве, добавляя к своему рассказу все новые и новые подробности. Вокруг них собралась целая толпа. Слушали и все больше мрачнели. Давно пора было отправляться в утренний обход, но никто не решался выйти в город. Наконец Соликовский плетью разогнал патрульных, а сам, взяв в провожатые двух здоровенных полицаев, отправился к Зонсу.