От холода в надежду прячусь

и укрываюсь вечно,

как печь – узорами фаянса,

с огнем повенчана.

Не тронь меня руками летом,

не стоит браться -

тебе, откуда этот холод,

не разобраться.

Приди, когда никто не видит,

и гаснет солнце,

когда я слеп – ты свет вечерний

в моем оконце.

У поэта, как и у солдата,

нет личной жизни.

Жизнь личная его

лишь прах и пыль.

Зажав клещами мозговых извилин,

он поднимает чувства муравья,

подносит их к глазам все ближе, ближе,

пока они с глазами не сольются.

Он ухом к брюху пса голодного прильнет

и пасть полуоткрытую все будет нюхать,

пока лицо его и морда пса

едиными не станут.

Во время ужасающей жары

себя обмахивает он крылами птиц,

которых сам вспугнул

и в воздух взмыть заставил.

Не верьте вы поэту, когда он плачет,

ведь не своими он слезами плачет:

те слезы он исторгнул из вещей

и плачет их слезами.

Поэт, он, как и время,

то медленнее, то быстрее,

то лживее чуть-чуть, то он чуть-чуть правдивей.

Остерегайтесь поэту что-нибудь сказать,

особенно остерегайтесь сказать поэту правду,

но более всего остерегайтесь поведать

то, что чувствовали вы.

Он тут же скажет, что это пережито им самим,

и скажет это он к тому же так,

что вы и сами подтвердите: да, это он сказал.

Но более всего вас заклинаю:

не трогайте поэта!

Нет, нет, не пробуйте рукой

его касаться!

…Ну если только

рука ваша тонка, как луч,

тогда она пройдет через него.

Иначе рука застрянет в нем

и пальцы ваши он себе присвоит

и сможет хвастать,

что пальцев больше у него, чем есть у вас

и вынудит с собою согласиться,

что да, действительно, их больше у него

Но будет лучше, если

поверите вы мне,

и еще лучше, если

не будете касаться никогда

рукой поэта.

Ведь и не стоит его рукой касаться…

Нет у поэта, как и у солдата,

личной жизни.

Я рожден для того, чтобы нежно любить очертания дня,

Потому что любовь человечна, как наше рожденье.

Я рожден для того, чтобы слезы живые, как искры огня,

Загорались и гасли, подобно росе на растенье.

Я ребенком увидел змею, и орла, и дрозда,

И ягненка, и рысь, уходящую в бор за добычей.

Я любил одинаково всех, потому что тогда

Я не знал, что у каждого свой и закон и обычай.

Но однажды ягненка загрызла голодная рысь,

И однажды змея в золотистой, как солнце, одежде

Укусила меня. И упали три капельки вниз,

Три багровые точки, которых не видел я прежде.

Я не плачу о том. И совсем не жалею о том,

Что немедленно я одарен осторожностью не был,

Что колено разбитое вытер древесным листом

И немедленно вам улыбнулся, о солнце, о небо!

Я не стал бессердечней с годами. Но искренне рад,

Что доверчивый облик любви ограждать научился.

Виноград почернел, я сумел раздавить виноград,

И священный напиток из ягод его получился.

Осень скользит над рощами,

Крылья во мгле теряются.

Горы, к земле приросшие,

Меркнут и заостряются.

Несмелая, онемелая

Медлит над нами стая,

Воспоминанье белое

Темным крылом листая.

Я остаюсь у дерева,

Там, где рожок мечты

В небо трубит уверенно,

Если проходишь ты.

Но сумерки все сползаются.

И, ударяясь оземь,

В нас глубоко вонзается

Клювом холодным осень.

Эта осень меня погрузила в серебряный дым.

Эта осень во мне закружила багровые листья,

Мы танцуем свой медленный танец, кончается день,

И качается тень, и мерцают осенние мысли.

С черной скрипки на зеркало капает черная кровь.

И ни звука, ни ропота. Вот наступило смиренье.

Я прошу об одном, протяни на прощание вновь

Две прозрачных руки уходящего в небо мгновенья.

У тебя безупречны глаза. Под моими – круги.

Мы танцуем свой медленный-медленный танец осенний.

О, печалью какой обозначены эти шаги!

Так печалится ветер, срывающий листья с растений.

На рассвете, наверно, расстанемся молча навек.

Ты увидишь деревья, как будто сквозь толщу стакана.

И на голой земле, опечаленный, как человек,

Будет молча кружиться серебряный стебель тумана.

Ты со мной переступишь в молчанье осенний порог,

Так безмолвно, как я погребал и оплакивал чувство.

Будет ветер трубить над равниной в неистовый рог,

Собирать облака в ледяное, бездонное русло.

Я пойду и шаги погашу в сероватом песке,

И каштаны меня оградят, словно спичку в ладони.

Я уйду, унося, как последнюю пулю в виске,

Угрызения совести, бедной, как трус при погоне.