ПЕСНЯ КРЕСТЬЯНИНА
Тело мое все избито, взгляните,
щеки пожухли,
губы опухли,
длани мои кровенеют,
очи мои пламенеют.
Было – земля, очаг,
каждый свой шаг
отдал земле я в подарок.
Эти проклятые черти явились,
трупы повсюду за ними ложились,
сына и мать у меня погубили,
жену?., быть может, жену осквернили?
Подлые твари!
Сердце вскипело,
не утерпело,
и я ударил!
Бьют меня, как скотину, за это.
В жаркие очи мои посмотрите
и мне скажите -
в глазах еще родина светит?
МАТЕРИ УБИТОГО ПАРТИЗАНА
Когда потянулся впервые сынок
к тебе, ты в слезах улыбнулась устало:
О, только бы сильным ты вырасти мог!
Его к материнской прижала груди
и сонному ласково ты прошептала:
– Расти… Твое счастье, мой сын, впереди.
Сын рос и мужал. Шли за годами годы,
и он отозвался на голос свободы.
Ему на прощанье ты руку пожала.
– Вернешься… Я верю! – ты тихо сказала.
Погиб он, в печали ломаешь ты руки,
а ветер доносит неясные звуки:
«Мать, жить хорошо, но даю тебе слово:
готов умереть за свободу я снова!»
ИВАН МИНАТТИ
ПОХОД
Над нами небеса н бег луны.
Она всю землю залила лиловым,
и этим блеском мы ослеплены.
Высоких сосен белые стволы
идут за нами. Нет конца дороге
и мыслям, что, как веки, тяжелы.
– Спокойной ночи, сосны,- говорю
в прозрачной ночи одиноким соснам
и сквозь снега опять тропу торю.
Идем вперед на поиски свободы.
По снегу, словно по шоссе, идем,
а на плечах – мешки и пулеметы.
МАЙ НА СОЧЕ
Давно, давным-давно, когда-то,
весенним утром
цвела черешня среди нас:
был май такой же, как сейчас.
Над белым цветом
шумели пчелы.
Над белым светом
синела синева рассвета.
Давно, давным-давно, когда-то
во мне цвело тысячецветье -
как и сейчас, был май на свете.
Средь тех цветов
черешневою белизною
твое лицо
сияло предо мною.
Давно, давным-давно, когда-то
был снова май,
но дни и ночи
гремело и рвалось на Соче.
И с той поры
в моей груди
цветут кровавые цветы.
Забыть тот май она не хочет:
в ней тени черепов хохочут.
* * *
Кого-то ты должен любить,
хотя бы траву или реку,
дерево или камень.
Кому-то на плечи ты должен руку свою положить,
чтоб насытилась близостью этой рука.
Кому-то ты должен отдать
облака свои белые,
птиц беспокойных мечты,
птиц бессилия, полных тревоги.
(Ведь где-то есть и для них
гнезда покоя и нежности!) Должен,
ты должен кого-то любить,
хотя бы траву или реку,
дерево или камень.
Потому что деревья и травы
об одиночестве знают
(остановившись на миг,
шаги удаляются дальше и дальше),
о жалости знает река
(над своей глубиною склонившись),
а камень знает о боли
(когда на безмолвное сердце его
тяжело наступает нога).
Кого-то ты должен любить!
Кого-то ты должен любить!
И с кем-то ты должен рядом идти,
всегда только рядом.
Камни, травы, деревья, река -
молчаливые спутники всех чудаков
молчаливые добрые спутники,
что говорят лишь тогда,
когда умолкают люди.
ЛОЙЗЕ КРАКАР
* * *
Я в трансагентствах задаю вопрос,
когда же во Вселенную отчалит
первый корабль?
Должны мы все, кто в это верит, чаще
в служебные стучаться кабинеты,
чтоб, час отхода выяснив,
просунуть контрабандой меж мотков
колючей проволоки, пороха, товаров -
пшеницы семена,
и певчих птиц,
и несколько поэтов.
ПОЭЗИЯ
А вечером растрепанное тело
я привожу в порядок,
латаю мыслей порванную сеть
и отправляюсь с нею на охоту,
как в море, в ночь.
Мне удается выловить звезду,
набить суму чешуйчатыми снами
и возвратиться на берег счастливым.
Я счастлив и тогда, когда встречаю
на острове каком-нибудь безлюдном
богиню под руку с поэтом,
слеп, как сверчок, он для нее поет
О море ночи – ты моя земля,
я по тебе ступаю, как по суше,
и ты – мой день, так ясно на душе!
Никто ничем вокруг не угрожает.
Я погружаюсь, словно жабрами дыша,
и кораблей потопленных касаюсь,
приветствуя блуждающих матросов -
таких же, как и я, скитальцев вечных,
и раковину с жемчугом ищу
средь пучеглазых рыб.
Мне раковина с жемчугом нужна,
мне, и поэту, и его подруге,
его Венере. В лопнувшие сети,
что тяжести не выдержала дня,
чешуйчатые сны ловлю весь вечер,
всю ночь, чтоб не сойти с ума.