Солнцу яркому спасибо,

Ветру, воздуху, траве,

Слову точному спасибо

И небесной синеве.

Сердцу, бьющему тревогу,

Ведь за всех оно болит,

И листве, что на дорогу

Тень бросает и шумит.

Этой глупой и садовой,

Бестолковой голове,

О, спасибо вечно новой

Жизни, воздуху, траве.

Нам небо было синим утешеньем,

Мой вздох с твоим соседствовал дыханьем,

Как сосны, говорящие движеньем

Ветвей, так обходились мы молчаньем.

Наверное, так спрашивает камень

(беззвучно, до неслышимости тихо),

Наверное, под ветром временами

Так говорят пшеница и гречиха.

Как будто мы на острове остались

И жили в одиночестве уютном,

И тихие деревья объяснялись

В любви нам слогом сбивчивым и смутным.

Пространство к нам дневное подходило,

А ночью небо звездное сверкало,

И, как река, травинку теребила

Рука и, уставая, затекала.

К нам шелковые травы прижимались,

И сверху нас разглядывали птицы.

Твои глаза зелеными казались

Озерами, и травами – ресницы.

А в небе облака напоминали

Камней и скал подводных очертанья,

Твои колени, руки разливали

Мерцанье днем, а в полночи – сиянье.

Полнее в жизни не было забвенья,

Земля и небо были как два моря,

И виделись нам горы в отдаленье,

И челн любви взлетал, с волнами споря.

Казалось нам, что смерти не бывает

В такую ночь, любовь же вечно длится.

Две веточки, о, кто нам помешает,

Как в омуте, всю ночь, весь день кружиться!

Возвращаюсь по улице поздней порой к своим черным дверям.

И пуста моя улица, как обмелевший канал.

Иногда возвращаюсь, как лодка, летя по волнам.

А сейчас возвращаюсь, как будто я сам – этот вал.

Где взять песню, которую спел бы я ночью такой?

Настоящую песню, реальную, как этот клен?

Дай мне песню, которую можно потрогать рукой

Так, как можно коснуться рукой зеленеющих крон.

Вдоль всей улицы молча уснувшие встали дома.

Дай мне песню, реальней моих замерзающих рук.

Поднял руку. О ночь, помоги мне, ты видишь сама,

Как рука моя тянется вверх, преврати ее в звук!

Со стены смотрит маска лепная, слепые глаза.

Я всегда каменею под взглядом невидящих этих очей.

Дай мне слово, вместительное, как твои небеса,

Чтобы в страшное ухо лепное сказать что-нибудь пострашней!

Где ты, песня? На помощь! Со мной этой ночью побудь.

Приплыви из лесов, из пустынь, из бамбуковых рощ.

Тех, кто спит, разбуди, раскачай, не давай им уснуть.

Словно колокол бронзовый, бей и гуди во всю мощь!

А не хочешь греметь – еле слышно во тьме шелести,

Словно вьющийся плющ или капли в притихшем дожде.

Возвращаюсь домой. О, как долго еще мне идти.

Словно двери мои в черном небе, на дальней звезде.

Люди входят в дома. Открывают коробочку

памяти. И затворяют окна.

Затем они некоторое время

украдкой

смотрят сквозь занавеску на улицу,

на раскачивающийся круг

от фонаря на асфальте.

За рекою

в свои глинобитные хижины

люди входят, слегка пригнувшись,

и слушают,

как у них над головою

ветер шуршит по крыше из камыша.

На вытоптанной траве,

между городом и поселком

с засекреченными названьями,

солдаты оставляют свои винтовки

и входят в палатки,

наклоняя при этом головы,

словно кланяются кому-то.

В эту пору

птицы притворяются листьями,

змеи прикидываются узором на коре деревьев,

воды и рыбы -

все отходят ко сну,

и ветер улегся на склоне горы,

очертанья которой неразличимы…

Но вновь на рассвете

оживают у каждого

прерванные воспоминанья

на том же месте,

и звезды всем возвещают,

что вновь начинаются метаморфозы,

и за кулисами тихо меняются роли -

снова птицы становятся птицами,

и змеи повертываются каждая к своему цветку,

а каждый цветок поворачивается к своему солнцу,

и становится сразу понятным,

что это – воздух,

а это – гора,

и ветер от нее отделился

и сделал свой первый шаг.

В эту пору

повсюду,

и под железными крышами,

и под крышами из шуршащего камыша,

за прозрачными стеклами окон,

за кирпичными пестрыми стенами,-

открываются снова

глаза всех живых -

снова невинными ставшие

маленькие кружочки.

Это мгновенье кратко,

и надо его ловить,

пока еще люди не взяли в руки оружие.

Люди -

они просыпаются без оружия!