Сенина методика излечения строилась на основе принципа глубокого погружения в древнегреческую мифологию. В его методике олимпийские боги занимали ключевое место, и наиболее достойные из пациентов имели право восхождения на Олимп. Сам Сеня носил звание Посейдона (главврач — Зевса, но это — между нами!).

А чтобы в игру вдохнуть жизнь, изучали историю, легенды и мифы древней Греции. Находили там себе место, переживали вместе со своими героями. Вечерние Сенины рассказы собирали весь подконтрольный контингент. Обмен мнениями развивал самые смелые фантазии слушателей, которые чувствовали себя участниками далеких волшебных событий.

Вершиной творческих и лечебных достижений Сени стали занятия танцами. Сиртаки. Танец полюбился настолько, что если кого-либо за плохое поведение не допускали на занятия, то провинившийся плакал и больше промашек не допускал.

Само собой с него уже было снято клеймо пациента, и он официально числился в лечебном учреждении санитаром (и методистом по совместительству).

Однажды Сене вместе со своим танцевальным коллективом разрешили выступить в однотипном лечебном учреждении. Успех был потрясающий. Причем местные врачи были шокированы не в меньшей степени, чем рядовые пациенты. Сенины подопечные никоим образом не походили на больных. Их выделяло душевное спокойствие, сдержанность и вежливое, порой высокопарное обращение друг к другу. Они словно были члены одной дружной семьи, получившие хорошее воспитание. Когда одному из пациентов предложили выписаться домой, он, чуть ли не со слезами, вопрошал:

— За что? Я ничего плохого не сделал. Посейдон, скажи им, чтобы они меня не выгоняли!

В научном мире заговорили о потрясающем прорыве в методологии лечения и восстановления душевнобольных людей. Главврач готовил сообщение в Академии медицинских наук, в основе которого лежал Сенин метод «ролевых игр на основе закрепления положительных эмоций». Главврач вполне обоснованно рассчитывал на ученую степень доктора медицинских наук.

А Сеня мечтал. Нет, не о медицинской карьере. Он мечтал о том, что когда-нибудь он вместе со своими подопечными окажется на мысе Посейдона, и у святой колоннады древнего храма они услышат чарующие звуки мягких задушевных мелодий о всеобщей «агапэ», возьмутся за руки и поплывут в танце сиртаки, постепенно ускоряя свой ритм и в плавном полете возносясь к Всевышнему. Когда Сеня в своих мечтах представлял подобную картину, он блаженно улыбался и чувствовал себя совершенно счастливым.

Москва-Пересыпь

Большая часть моей жизни прошла в Подмосковье. Вырос же я в Одессе и в отпуск — всегда домой, в наш домик у самого синего моря в пригороде за одесской Пересыпью.

В тот раз поездка не сложилась. Июль, жара, кондиционер в вагоне не работал, и с ночи стала донимать духота. Когда утром поезд остановился на большой станции, я тут же выскочил на перрон «по воду». В легком спортивном костюме, в бассейновых тапочках и с рублем в кулаке.

«Стоянка двенадцать минут», — сообщила проводница.

Перрон с точки зрения «попить» был пуст, на пути к вокзальному буфету два перехода под путями. Жажда пересилила: «Пару минут на переходы, успею», — подумал я и быстренько пошлепал тапками, поглядывая на часы. Через пять минут я уже выходил из буфета с бутылкой лимонада.

Внимания на медленно движущийся поезд вначале не обратил — мало ли поездов на большой станции. И только на выходе из первого перехода меня ошарашило: «Это же мой!» Поезд набирал ход! Бассейновые тапочки не для бега. Вместо того чтобы их просто сбросить и рвануть вперед, я остановился, и стал прикидывать: «догоню — не догоню?» Потом неуклюже засеменил, так и не сбросив тапочки. Выскочив из второго перехода, в растерянности смотрел вслед уносящего мои вещи поезда. Осталось все там — деньги, документы и даже билет. «Не фига себе — сходил за водички попить!»

Что делать? Поразмышляв, пошел к начальнику станции. На удивление начальник к моей беде отнесся спокойно: «По рации сообщим начальнику поезда. Тебя посадим на ближайший поезд, доедешь до Конотопа. Дальше — на перекладных. Найди денег, дать телеграмму родным, чтобы встретили вещи. Все, будь здоров».

Легко сказать: «найди денег». Поковылял на телеграф. Заполнив бланк, стал приемщице — женщине средних лет сбивчиво рассказывать о своей печальной участи. По-видимому, вид у меня был настолько жалкий, что женщина меня выслушала до конца. Затем я удивился еще раз, ибо женщина, приняв телеграмму и написав на бумажке свой адрес, протянула ее вместе с квитанцией и просительно произнесла: «Только ты мне пришли деньги обязательно. Я живу одна и у меня двое деток. Не обижай деток — пришли».

Вскоре я доехал до Конотопа. Незабываемое, полное впечатлений, путешествие продолжалось. Главной его изюминой было не перемещение в пространстве, а смена средств передвижения и людей, которые меня передавали от одной точки следования к другой, словно эстафетную палочку. Когда дежурный по станции в Конотопе пристраивал меня на поезд Москва-Кишинев, стрелки часов уже показывали время прибытия моего на Одесский вокзал. Подумал: «Сейчас свояк встречает мои вещи». Тогда я его еще плохо знал. А пока, уютно устроившись на боковом месте, любовался проплывающими мимо пейзажами. Еловый лес сменился смешанным. Пошли дубовые рощи, за ними — лесостепь.

Поезд довез меня до станции Кучурган, после чего взял курс на Кишинев, я же пошел искать местное начальство. И вновь мне повезло — готовился уйти в сторону Одессы тепловоз. Он то и доставил меня до Первой заставы — большого разъезда на дальней западной окраине Одессы. Три часа ночи. Слабое ночное освещение подчеркивало обездвиженность тёмных железнодорожных составов. Я медленно брел вдоль путей, понимая, что до утра уже не уехать. Неожиданно увидел пыхтящий «живой» тепловоз. В течение этих длинных суток одна моя крупная неудача уже в несколько раз была перекрыта неоднократным везением.

Взобрался по ступенькам в кабину тепловоза и обнаружил там «водил» — машиниста и помощника. Да, они собираются ехать, но не в сторону Одессы-Главной. А куда? В порт.

— Ребята, а вы, случаем, не по Пересыпьскому мосту поедете?

— По нему. А как же иначе?

— А меня до моста не сможете? — и я стал излагать свою историю «про то, как вышел водички попить». Не прошло и часа, как я оказался на Пересыпи. Теперь до дома считанные километры. Такси словно ждало меня, и водитель взял меня, несмотря на мой босяцкий вид. «Сплошная «пруха!». Оригинальное путешествие продолжалось. Правда, я еще ничего не знал про вещи. Главное — документы и деньги.

Теща, расплатившись с таксистом, сообщила, что свояк спит здоровым сном праведника и о телеграмме даже не заикался. Потом я узнавал на телеграфе — была телеграмма, и доставлена вовремя.

Дождавшись утра и заняв денег, помчался я на поиски своих вещичек. А их искать и не нужно было: аккуратной горкой они покоились в углу справочного бюро вокзала. Абсолютно все было цело!

И денег с меня взяли по пятерке — носильщику и дежурному. Через пять минут я уже мчал на такси вместе со своим «добром», а в мозгу крутилась популярная тогда песенка: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз!».

Женщине, которая заняла мне денег на телеграмму, я сразу выслал с коэффициентом три. Но разве измеришь человеческую доброту коэффициентом? По большому счету хороших людей встречается не так уж много. И так редко мы по достоинству оцениваем эту доброту. Женщина, которая меня тогда выручила, скорее всего, меня и не помнит. А я вот запомнил ее на всю жизнь.

До отправления поезда осталось пять минут

Когда я бываю в Одессе, то в день отъезда, перед тем, как прибыть на вокзал, совершаю, ставший традиционным, прощальный маршрут. Начинаю его с угла Преображенской и Дерибасовской — там, где в советское время располагался центральный гастроном (№ 1). По Дерибасовской следую до Ришельевской, по пути — на углу Екатерининской забегаю в кондитерский, где прихватываю бутылку одесского коньяка («Киев», «Одесса» или «Десна» — в порядке убывания стоимости). Дохожу до поворота к оперному театру и, обойдя его справа, выхожу к элегантному воздушному зданию купеческой биржи на Приморском бульваре. Отмечаю: памятник Александру Сергеевичу на месте, пушка — тоже. Далее — вдоль Приморского к Дюку (памятнику де — Ришелье. Дюк в переводе — герцог). Вид у Дюка явно растерянный, его устремленный вниз на ступени Потемкинской (бывшей Бульварной) лестницы, как бы говорит: