Капитан Педро Сото посмертно был произведен в майоры. Я сказал, что, когда народ завоюет свободу, возвратит свои богатства, промышленный центр Моа, где погиб товарищ Сото, станет носить его имя. Имя его будет занесено в почетный список бойцов революции.

Мы говорили и о других погибших товарищах, верных сыновьях нашего народа.

В тот же вечер я вернулся в Наранхо—Агрио и написал обращение к молодежи. Аугусто Мартинес отпечатал обращение на гектографе, и я отправил его товарищу Хорхе Сергере в Сантьяго—де—Куба вместе с первыми экземплярами документов, подготовленных раньше для пересылки в Сьерра—Маэстру. Я информировал Фиделя о происшедших у нас событиях и просил поддержать наши мероприятия.

Одновременно я послал в Гавану Пене Рамиреса. Он должен был установить контакт с товарищами из Политбюро Народно—социалистической партии и передать им собранные документы с просьбой опубликовать их и разослать во все прогрессивные организации, а также распространить нелегально по всей стране.

Вскоре я со своим штабом переместился в Калабасас—де—Сагуа. Поступавшие туда донесения были регулярными и хорошо освещали положение дел на местах. Особенно удачно действовала группа под командованием капитана Хосе Дурана (Сапаты), входившая в состав роты «Е». Она захватила переполненный солдатами противника автобус, курсировавший между военно—морской базой и городом Гуантанамо. Там оказалось двадцать девять солдат морской пехоты США. Вместе с двенадцатью, плененными в Моа, двумя — на сахарном заводе Эрмита, двумя — в Никаро и четырьмя — в конторе «Юнайтед фрут компани», число захваченных американцев составило сорок девять человек. В дальнейшем мы отпустили на свободу двух канадцев, и число заложников сократилось до сорока семи.

В конце июня к нам приехала товарищ Дебора. Ее приезд совпал с прибытием для переговоров американского консула в Сантьяго—де—Куба Парка Уоллема. Он установил контакт с нашими передовыми постами близ Моа и был препровожден в Наранхо—Агрио, а оттуда в Калабасас—де—Сагуа. Этот пункт мы выбрали для проведения дипломатических переговоров.

Переговоры проходили в крестьянской хижине на одном из холмов, окружающих долину Калабасас. Вместе со мной были майор Анибал, майор Аугусто Мартинес и Дебора как представитель центрального руководства. Она же выполняла обязанности переводчицы. Я послал за несколькими захваченными американцами, которые довольно объективно воспринимали сложившуюся ситуацию, и обязал их присутствовать при первом разговоре с консулом Парком Уоллемом.

Мы сразу же заявили консулу, что наши действия в Гуантанамо являлись ответом на военную помощь, оказываемую правительством США Батисте, что американские граждане доставлены на освобожденную территорию, с тем чтобы они могли собственными глазами увидеть гнусные дела Батисты, творимые при помощи американских властей. Консул стал отрицать, что оружие передается Батисте, и напомнил мне о мартовском заявлении государственного секретаря США Джона Ф. Даллеса, в котором говорилось, будто никакой военной помощи Батисте больше не предусматривается. Мы сказали, что это ложь, и предъявили фотографии батистовских самолетов, загружаемых оружием и боеприпасами на военно—морской базе Гуантанамо. Показали также фотокопии документов, в которых указывалось, что в мае этого года, то есть через несколько месяцев после заявления Даллеса, правительству Батисты были переданы авиационные реактивные снаряды и большое количество взрывателей.

Захваченные нами американцы, к удивлению консула, сразу же приняли нашу сторону и начали обвинять консула и критиковать политику правительства США, которое за счет увеличения налогов с населения организует помощь кровавому режиму Батисты. Они в один голос заявили: «Мы не для этого платим налоги!»

Видимо, разговор с согражданами подействовал на Парка Уоллема, и он попросил быстрее закончить первую встречу. После заседания Уоллем подошел ко мне и спросил, когда мы освободим американцев. Я ответил, что мы еще ни о чем не договорились. Тогда он заявил, что не имеет полномочий на переговоры с нами. На это я заметил, что, если у него нет полномочий, пусть возвращается к себе в США. Дипломат даже растерялся от такого оборота дела. И все—таки я предложил продолжить переговоры на следующий день.

Между тем в район переговоров начали стекаться иностранные корреспонденты газет, радио, телевидения и даже кинохроники. Среди них был и корреспондент бразильского журнала «Манчете». Одни из них добрались на собственных самолетах, совершив посадку на наших аэродромах, другие проникли на освобожденную территорию через Гуантанамо. Под видом корреспондентов к нам тайно пробрались и агенты Центрального разведывательного управления США.

Консул Уоллем получил «подкрепление» в лице вице—консула Роберта Уича, которого наши бойцы задержали в районе долины Каухери в тот момент, когда он въезжал на освобожденную территорию.

Поскольку присутствие на переговорах задержанных американцев дало хорошие результаты, а от прибывших журналистов нечего было скрывать, мы решили и все последующие заседания проводить в присутствии задержанных и журналистов.

Вспоминаю, как однажды вечером во время ужина кто—то спросил консула Уоллема, подпишет ли он с Повстанческой армией документ от имени своей страны. Уоллем задумался и сказал:

— У меня нет полномочий подписывать какой—либо документ от имени моего правительства. Я приехал сюда только для ведения переговоров об освобождении задержанных американских граждан.

«Не подпишешь, — подумал я, — ни одного пленного отсюда не получишь».

На следующее утро мистер Уоллем спокойно, не прибегая ни к каким аргументам, отверг наши предложения. В один из перерывов, когда я стоял у двери, консул подошел ко мне и раздраженно спросил:

— Когда же наконец вы думаете освободить пленников?

— Когда договоримся, — спокойно ответил я.

— Я же сказал, что не могу договариваться с вами, потому что не имею на это полномочий.

— А я вам сказал, что, если у вас нет полномочий, можете уезжать.

Консул возмутился:

— Это дикость! Я думаю, моему правительству это не понравится!

До этой реплики консула я еще держался в рамках вежливости. Но тут не выдержал и взорвался:

— А что мне за дело до вашего правительства? Мне все равно, понравится это вашему правительству или нет. Для меня важен мой народ. По—вашему, то, что мы делаем, дикость. А то, что вы предоставляете оружие Батисте, чтобы он уничтожал мой народ, как вы называете? — И, не дав ему передохнуть, я продолжал: — Вы хотите запугать нас силой оружия, могуществом своей страны. Но вы не отдаете себе отчета в том, что правда на нашей стороне и что мы будем сражаться до последней капли крови. До окончательной победы! Вам никогда не удастся победить кубинский народ! Всякий раз, когда я привожу убедительные доказательства нашей правоты, вы начинаете вытаскивать какие—то международные договоры о взаимопомощи и тому подобное. Единственная их цель — утопить в крови народы Латинской Америки, борющиеся за свою свободу. Вы говорите, что с некоторых пор не помогаете Батисте. А я знаю, что еще вчера вы дали Батисте напалмовые и фугасные бомбы.

— Это ложь! — разъярился консул.

— Нет, это вы лжете! — И я тут же приказал принести ящик с остатками напалмовой бомбы.

На одном из осколков бомбы случайно сохранилась надпись: «Напалмовая бомба… футов. Собственность ВВС США, май 195…» Последняя цифра, к сожалению, наполовину стерлась, но несомненно это была восьмерка. Значит, бомба была передана в 1958 году, а о прекращении помощи Батисте правительство США заявило раньше. Уоллем понял, что у нас в руках важный козырь, и на ломаном испанском сказал:

— Это есть важное доказательство. Я хотел бы взять его и показать моему правительству.

Но я ответил, что мы свои козыри должны держать при себе, а американское правительство и без того, мол, прекрасно знает о помощи, которую тайно предоставляет Батисте.

Диалог наш, который велся в повышенном тоне, привлек внимание одного из пленников — Антони Чемберлена, высокопоставленного чиновника «Фредерик снэр корпорейшн», руководившего строительством завода в Моа. По всей видимости, он слышал наш разговор. Возмущенный, он подошел к нам и заявил консулу, что не согласен с ним и с той резкой формой, в которой ведутся переговоры. Он потребовал от консула, чтобы тот извинился перед нами. Консул послушно выдавил: