— В отдельном домике.

— Почему же не у нас. Не с тобой? — Тоня вскинула ресницы.

— Неудобно. Еще пустят слухи…

— Подумаешь — слухи! — возразила Тоня. — А так можешь и потерять. Опыта не имеешь, — повторила она. — На фронте мужчины так же скоро влюбляются, как и бросают девушек. Я же тебе сказывала о пензенской девице, что поехала производить на свет… Обесчестил ее ухажер — ищи ветра в поле!

— Но ты же уверяла, что комиссар заставил его расписаться?

— Именно заставил! — зудела Тоня. — Говорят, насильно мил не будешь. А тут насилие в чистом виде.

— Вертихвостка, вот и поддалась! — отрубила Верочка и прямотой в суждениях пришлась не по душе Тоне.

Разговор их перебил вспыхнувший сигнальный свет на пульте, он мигал красным огоньком, требуя внимания.

— Я — "Роза"! Я — "Роза"! Ну чего вы дуете в трубку? Готово! перекинув шнур в дальний конец гнезд, в сердцах сказала Тоня. И снова абоненты требовали то "Сатурн", то "Ураган", а когда кто–то запросил первый номер, Тоня ответила, что тот находится в отъезде, а где именно будем искать. Она вдевала шнур то в одно гнездо, то в другое, пока наконец не нашла его на "Фиалке" и слегка пожурила, заметив, чтобы докладывал, где находится. Это ей–то, телефонистке Тоне! Уж больно многого хочет, неужели у нее такая власть, чтобы отчитывать, да еще похваляться перед подругой, что первый номер — это командир дивизии.

— Он же тебе взбучку может дать, предположим, наряд вне очереди, сокрушалась Верочка.

— Всякое бывает, — спокойно проговорила Тоня. — Иногда и накричит… Но и я спуску не даю… Так вот, ближе к делу, — посерьезнела Тоня, проводя рукою по аппарату. — Я тебе показывала на щитке номера… Замигает огонек, берешь шнур и вставляешь вон в ту дырку! А ты кончай быть недотрогой. Война — грубое дело, всему научит… За дежурство так умаешься, что голова кругом идет… Особенно ночью, когда все спят. И тебя невольно клонит ко сну… А спать на посту нельзя, преступно. Заруби это, подруженька, себе на носу, иначе враз можешь полететь с должности.

Верочка согласно кивнула.

— Учти: главное же, — поучала Тоня, — ни в коем случае нельзя напрямую называть абонентов по имени и фамилии… Должностные лица все закодированы, каждый позывной должна знать назубок, и надо прислушиваться: если в разговоре начинают открыто должности называть или количество танков, снарядов, автомашин, даже повозок, то долг телефонистки предупредить и даже оборвать ихнюю телефонную болтовню. Попомни: враг не дурак, и он может подключиться к проводам, что частенько бывает на поле боя.

Тоня устало провела ладонью по лицу, по волосам. Потом усадила на свое место Верочку, приладила ей наушники, подложила в чугунную печку–времянку дров и прилегла рядом на кушетку.

Верочка с замиранием сердца слушала, но, кроме писка, шороха и погодных разрядов, ничего не улавливала.

— Пищит… — обронила она, поглядев на Тоню.

— А ты привыкай. Писки, разряды — не твоя стихия. Опытная телефонистка должна их пропускать мимо ушей, — сквозь дрему с закрытыми глазами бурчала Тоня.

— Какой–то "Буян" просит "Фиалку".

— Давай включай его… Это симпатяга майор из разведки. Включай, да живее. На свидание небось востребовать хочет. Соскучился, бедный.

— Никак не найду! — Верочка даже вспотела, на носу выступили капельки.

— Ничего, все дается опытом, — вставая, промолвила Тоня. — Вот сюда, видишь, гнездо под номером шесть… А я‑то думала прикорнуть на часок. Да уж, видно, отосплюсь потом. — И, взяв шнур, вдела в нужное гнездо.

Опять сидели вдвоем. Было тихо, никто не звонил и не спрашивал. Тоня пожаловалась, вяло потягиваясь:

— Намотаешься за смену, и чертики в глазах прыгают… Муторно… Так отчаянно хочется любить и быть любимой!.. Тебе волноваться нечего. У тебя есть избранник, и держись за него. Не выпускай от себя. Позывной знаешь его?

— Нет.

— Эх ты, сейчас бы переговорила с ним. Мужчины любят, когда им внимание оказывают. От женской ласки чувствуют себя на седьмом небе.

Верочка вернулась на квартиру. С непривычки утомленная, она сразу легла на кровать, решив до обеда поспать.

К вечеру кто–то постучал в дверь. Верочка писала домой письмо. Она подняла голову — от порога, довольный, улыбчивый, шел к ней Алексей Костров.

Вопреки ожиданию, он встречен был как–то постно и враз догадался, что Верочка чем–то расстроена.

— Ты что такая? Ну–ну, признайся, что случилось?

— Неприятности у меня. Одни неприятности, — поднявшись со стула, заговорила она. — Начальник пожурил, что устав не знаю и по форме по воинской не умею разговаривать со старшим… На коммутаторе безбожно ошибалась. Номера путала, позывные.

— Эта беда поправимая. Все зараз не постигается, — заулыбался Костров. — Тогда бы и начальникам, вот нам, командирам, нечего было делать. Призвал человека, дал ему винтовку — и стреляй, или посадил за твой же телефонный аппарат девушку — и вот тебе новоиспеченная связистка… Профессия — дело наживное, и не сразу все приходит. Покорпеть надо… О, да на тебе новая форма. Вот это я понимаю — прелесть!

— Алешка, ну хватит смеяться! — с легким укором и тоже улыбаясь сказала Верочка. — Как будто только увидел?

— Да привык к армейской форме, вроде так и надо… Ну–ка, повернись. Вот так… Пройдись, пройдись!..

Верочка, повеселев, поворачивалась, затем прошлась вразвалочку, пошевеливая бедрами. Она будто повзрослела, строгая военная гимнастерка и темно–синяя юбка плотно облегали тело, придавая фигуре статность.

— Ты себе представить не можешь, как нравишься! — и Алексей порывисто шагнул к ней, приподнял ее и кружил, а она, вырываясь, визжала, ужасно счастливая.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Медленно заскрипела дверь. Но прежде чем Костров разглядел человека в лицо, он увидел выступающий из расстегнутой фуфайки голый живот. Маленький и грязный, будто начиненный сажей. Обладатель маленького живота, столь же и сам маленький, но мускулистый, оттопырив руки, вошел, и первый звук, услышанный Костровым от него, был похож на что–то вроде вздоха: будто лопнул испустивший воздух пузырь — "пфу!..".

Этот опавший вздох рассмешил Кострова. Спрятав ухмылку, он принялся ждать, что будет дальше. Маленький человек прошел в комнату, поздоровался с Костровым, кланяясь, и равнодушно сказал жене:

— Дай поесть.

Кира скривила лицо, угрюмо ответила:

— Ешь вон… все на столе… Да попросись, если тебя посадят.

— Отчего же, пусть садится. Я тут не хозяин, — заметил Костров.

Маленького человека звали Цыбой. Он помыл руки, лицо и, не надевая рубашки, подсел к столу, начал сосредоточенно есть, а жена ушла в комнатушку и уже не выходила оттуда, лишь поминутно выглядывала, будто ожидая чего–то недоброго.

— Воюете? — только и спросил обладатель маленького живота.

— Воюю, — ответил Костров и в свою очередь сухо спросил: — А вы?

— Работаю в ремонтной мастерской.

— В армии были?

Промолчал, будто ненароком шумно зачавкал. Опустив голову и насупясь, уминал картошку. После еды встал, убрал за собой посуду и, взяв брошенный у порога ватник, ушел.

Кострову ничего не оставалось, как прилечь в большой комнате на отведенный ему диван. "Ну и бирюк", — подумал о странном хозяине дома Костров. Раза два прошлепала по полу старая мать, как и раньше, молчаливая и неприкаянная… В комнате стыла тишина, и очень скоро Костров заснул, хотя время было непозднее.

Ночью он был разбужен громкой перебранкой, доносившейся из смежной комнаты–закутка. Маленький человечек, видимо, откуда–то вернулся и площадно ругался, жена изредка отвечала тоже бранью. Дочка плакала, приговаривая:

— Мам, мамочка, не надо. Я боюсь…

"Что у них происходит? Спать не дают", — сердился Костров, укрывшись с головой, чтобы не слышать–перебранки, но заснуть долго не мог.

Проснувшись, он не застал хозяина. Лишь Кира, усталая, с глазами, красными от бессонницы и заплаканными, вышла из комнаты, предложила покушать. Костров спешил на службу в батальон, попросил, если можно, чаю.