От имени танкистов слово держал сержант Кудинов. Плотного сложения, улыбчивый парень, он картинно выставил вперед правую ногу и заговорил о боевом пути, пройденном товарищами по оружию от самого Сталинграда через степи Украины, назвал храбрых танкистов и что ими сделано и под конец, не смущаясь, вызвался быть… ухажером красавицы, у которой хоть и в мозолях руки, но, право же, золотые руки!

— Знает лакомый кусочек! — поддел кто–то.

— Еще захочет в свадебное путешествие на танке! — хохотали ребята.

Верочка залилась краской и отвернулась.

— Между прочим, — заметил Гребенников, — сержант Кудинов не сказал о себе, а напрасно. Пусть покажет свой танк.

— А чего показывать: танк как танк. Из уральской стали и побивает крупповскую!

— А все же покажи гостям, — настоял Гребенников.

Они подошли к его танку, и сержанту велено было снять чехол с орудия.

— Считай, Верочка, сколько звезд помечено на стволе пушки, предложил Гребенников.

Звезд было много, Верочка даже сбилась со счета. Вновь пересчитала, объявив, что их четырнадцать.

— Ну вот видите: четырнадцать крупных целей угрохал, — говорил Гребенников. — Прямо скажем: удалой жених. Но должен и огорчить сержанта опоздал. У Верочки есть на примете женишок.

— Жаль, — вздохнул Кудинов.

Весь день шефы ездили. Побывали у артиллеристов, чьи пушки стояли на закрытых позициях, у саперов, наводивших переправу через Северный Донец, и всюду их встречали радушно.

* * *

Тоня уже поджидала Верочку в блиндаже, сразу не заговорила, чтобы не огорчать подругу, подошла к зеркалу, начала пудриться и наконец обронила, играя глазами:

— Ребенок еще ты… неразборчивый! Уму непостижимо, с кем могла связаться.

— Как? Ты… Ты что–нибудь узнала?

— Узнала, — протянула Тоня. — Ну и натворил этот капитан Костров. Недостоин того, чтобы одной печалиться, а другой наводить о нем справки.

Верочка остолбенела. Ее остановившиеся глаза и бледность на лице испугали Тоню, которая в сердцах бросила пудреницу на кровать, подступила к Верочке:

— Чего зашлась? Чего? Парень набедокурил, а девушка принимает к сердцу все беды, все болячки.

— Не терза–а–й… — простонала Верочка. — Го–во–ри же, где он?

— Угодил Костров в штрафную роту, вот так!.. Я бы на твоем месте не то что горевать, а слезинки бы не пролила! — негодовала Тоня, жаля подругу колючими глазами.

Прерывисто дыша, готовая разрыдаться, Верочка молила:

— Что это за штрафная? Не мучай меня. Скажи…

Та невозмутимым тоном продолжала:

— Это… когда человек серьезно провинился, срывают с него погоны, лишают наград, всех заслуг — и держат под охраной. Ведут в бой туда, где особенно опасно, где кровью можно смыть преступление.

— Но в чем его вина? Какое преступление? — допытывалась Верочка.

Неумолимая в своем безразличии Тоня, глядя на вконец обезумевшую Верочку, сказала брезгливо:

— Фу! Стала бы я мучиться. Кто он для тебя? Муж? Нет. Отец семейства? Тоже нет. Просто знакомый, если не сказать хуже?.. А таких полно, как в пруду карасей… Охота тебе убиваться! Хотел этого — вот и попал, пусть расплачивается… — Тоня стала надевать армейские брюки, путаясь в штанине.

— Перестаньте так говорить! — вскрикнула Верочка, слова связистки действовали на нее, как удары бича, но она вовсе не хотела мириться с мыслью о постигшей Алексея беде и признать его виновность. — Я не верю! добавила она в отчаянии. — Костров не такой, за кого вы его принимаете. Он — честный, много раз битый… то есть раненный в боях.

— Мало ли раненых, не с такими званиями и заслугами упекают туда же… в штрафную! Ручаться, миленькая, нельзя.

— Вы меня простите, но… но… вы просто каркаете, как ворона! гневно отрезала Верочка, выскочила из блиндажа и побежала куда глаза глядят.

На краю леса она увидела сваленные в кучу валежник и прошлогодние листья. "За что мне наказание дано…" — подумала Верочка и вдруг почувствовала себя такой обиженной, слабой, что невольно присела, закрыла лицо руками и заплакала навзрыд.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Они продолжали наступать. Падали… Раненые, зарываясь в песок, стонали, просили помощи.

Рота миновала одну траншею, в рукопашной схватке очистила вторую… На третьей залегла, достигнув намеченного рубежа.

А там, правее и теперь уже сзади, гремело сражение. И этот гром не двигался, утихая или вспыхивая то в одном, то в другом месте. "Тяжело ребятам. Оборону прорывают", — смекнул Костров и, будто осознав себя командиром на поле боя, взмахнул винтовкой над головой, крича исступленно:

— Слушайте все! Поможем правому соседу! Берем правее… Ударом во фланг!..

— Кто тебя просил, — возразил находившийся рядом с ним седой человек, видимо, из бывших ополченцев.

— Помочь надо… Выручить…

— Мне никто не помог, когда беда стряслась, — огрызнулся седой. Пусть воюют, как смогут. А мы достигли назначенного рубежа, и баста! — И он демонстративно залег на бугорке, обдуваемом ветром.

— Ну и зловредный элемент! — ругнулся на него Костров.

— За такую подмогу тебя… расстреляют! — зло косясь на Кострова, огрызнулся седой.

— А вам, папаша, надо бы по морде съездить! — ответил с той же злостью Костров.

— Что же тебе мешает?

— Старческий возраст ваш… брюзгливый! — продолжал сердито Костров. — Попомни, дурья твоя башка: когда соседнее подразделение задержано огнем и не в силах продвинуться, ему обязаны прийти на помощь другие. Так устав велит! — И уже ободряюще заключил: — Добьемся успеха, и, глядишь, нас раньше времени восстановят во всех правах.

— Твоими бы молитвами в рай попасть! — съязвил седой.

Повременили, пока остальные подтянулись на достигнутый рубеж. И каким же ясновидящим оказался Костров, когда по цепи голосом передали приказ командира взять правее и двигаться на звуки участившейся пальбы — к лесу.

Перемежая бег со стрельбой, они стали заходить противнику во фланг.

Для немцев этот удар, видимо, оказался наиболее опасным: их фланг был почти не защищен. Завидев русских, появившихся уже в ближних тылах, начали сматываться стоявшие в лесу повозки с ящиками боеприпасов, зон покатила полевая кухня на конной тяге. Второпях оставленный открытым, котел бултыхался, из него выплескивалось варево.

— Ребята, окорачивай, а то весь суп расплескают! — громко насмехался Костров.

Остановясь, он приседал, с колена целясь по лошадям. Одна крупная лошадь свалилась, потянув за собой упряжку и кухню.

На пути попалась батарея, ее огневые позиции были настолько ловко и тщательно закрыты маскировочной сетью, что пушек не видно было, лишь по звуку выстрелов угадали. Но и немецкие артиллеристы обнаружили, хотя и поздновато, русских, заходящих с тыла. Оказавшись друг от друга в ста, а то и меньше шагах, обе стороны начали отбиваться гранатами, стрелять из автоматов, и немцы, уже поняв, что им не сберечь ни себя, ни своих пушек, побросали орудия и побежали лесом, укрываясь от пуль за деревьями.

Кажется, проворнее пошли и соседи. Вон уже ружейная перестрелка завязалась в подлеске. И танки с наплывающим ревом — похоже, наши! двигались все ближе, чтобы утюжить глубину обороны. "Ну, кажется, перемогли. Теперь не остановишь", — полегчало на душе у Кострова, и он побежал со всеми дальше, пытаясь охватить подлесок.

Из редкого кустарника наперерез атакующим бойцам вышли танки. На броне лепились стрелявшие автоматчики в маскхалатах. Судя по башням с намалеванными на них белыми крестами, танки были немецкие. Видимо, они стояли в резерве и предназначались совсем для другой цели. Их немного шесть штук, но и биться с ними винтовками не было никакого резона.

Костров сообразил крикнуть, что нужно сбивать с танков десант, который особенно опасен, если танкам удастся приблизиться. Бить по десанту, сидящему наверху сравнительно медленно ползущего танка, очень удобно: после каждого залпового выстрела кубарем летели с машин автоматчики. Танки между тем угрожающе приближались. Бойцы отбивались гранатами, одна машина завертелась на месте, выпуская ребристый пласт гусеницы.