— Эй, Бауэр, притормози, — буркнул Фриц.
Ничего не ответив, Андреас легонько нажал педаль тормоза. Машину повело в сторону, но скорость она не сбавила.
— Тормози, говорю!
Андреас, вцепившись в руль, еще раз нажал на педаль тормоза. Машину бросило сначала вправо, потом — влево.
— Бауэр!
Они набирали скорость. Андреас по-прежнему пытался затормозить, но с каждой его попыткой машину начинало только сильнее бросать из стороны в сторону, подобно гигантскому маятнику. Пассажиры начали кричать, и Андреас в панике вжал педаль тормоза в пол. Тяжелый автомобиль понесло юзом. Влетев на перекресток, он наскочил на бордюр и, развернувшись на 180 градусов, с тошнотворным скрежетом врезался в угол дома.
— Вы видели? — крикнул Гюнтер, выбегая вместе с Евой и Линди на ведущую к деревне дорогу. К тому времени, когда они достигли места аварии, машину уже обступила толпа. Один из соседей схватил Еву за руку.
— Нет, не ходи туда. Сейчас придет доктор Кребель.
— Доктор Кребель? — удивленно спросила Ева, запыхавшись от быстрого бега. — Кто-то ранен? Андреас?
Высвободив руку, она начала протискиваться сквозь толпу, пока, наконец, не увидела какую-то женщину, стоящую на коленях возле распластавшегося на земле мальчика. Беловолосая голова ребенка лежала в луже крови.
Сердце Евы бешено заколотилось. Наконец, прорвавшись сквозь толпу, она узнала женщину. Это была медсестра, жившая на их улице.
— Фрау Хоффман?
— О моя дорогая! Мне так жаль, — сказала сквозь слезы женщина.
Подойдя на ватных ногах поближе, Ева ахнула. В луже крови лежал ее младший брат Даниэль.
— Он… Он… — колени Евы подкосились. Она опустилась на землю.
Ее мир разбился вдребезги.
Запись в дневнике от 27 января 1935 года:
С момента гибели Даниэля прошла неделя, а я все плачу. Я так по нему тоскую! Его кровь была такой красной на белом снегу (Меня мутит от одного только воспоминания об этом. Помню, я разозлилась на санитаров, которые уносили Даниэля. Я хотела закричать на них, но лишилась дара речи. У меня все плыло перед глазами.
Сегодня утром папа пошел на могилу. Он стал похож на старика. Мама не хочет разговаривать со мной, потому что считает меня виноватой в том, что произошло. Она сказала, что, если бы я не ходила в танцевальный клуб, то Даниэль был бы жив. И на этот раз она права.
Теперь я не могу видеть Андреаса. Каждый раз, когда я смотрю на него, у меня перед глазами лужа крови на снегу. И все — из-за этих дурацких танцев! Теперь я уже никогда не скажу Даниэлю, как сильно его люблю.
Линди говорит, что они с Гюнтером больше не переступят порог клуба. Я рада за нее. Она понимает, что я чувствую. Анна, наверное, переедет во Франкфурт вместе со своим отцом. Пусть катится вместе со всеми своими пластинками и дурацкими нарядами. Меня теперь тошнит от одного их вида.
— Пожар! — раздался с улицы чей-то крик.
Ранним субботним утром, 2 февраля, над спящим Вайнхаузеном раздался истошный рев сирены. Проснувшись от ее душераздирающего вопля, Ева бросилась к окну. Добровольные пожарники бежали по Кирхштрассе к расположенному возле школы небольшому гаражу, в котором стояла пожарная машина. Быстро одевшись, Ева сбежала по ступенькам и выскочила на крыльцо, где уже стояли ее родители.
— Вон там, — Пауль указал пальцем на столб черного дыма, поднимающегося в серое небо откуда-то с вершины холма.
— Винодельня! — воскликнула Ева.
Быстро выгнав из гаража недавно подаренный прихожанами «Моррис Оксфорд» 1926 года, Пауль сказал жене и дочери садиться в машину. Через минуту они уже громыхали по ухабистой, ведущей к винодельне дороге позади вереницы других машин, спешащих на место пожара.
Когда семейство Фольков добралось до бывшей винодельни Бибера, все здание было охвачено свирепыми, шипящими языками огня. Клубы дыма, вздымаясь вверх, образовали у них над головой непроницаемое черное облако. В тот момент, когда Фольки вышли из машины, крыша винодельни обрушилась, выбросив высоко в небо столб раскаленных искр и горячего пепла.
Впрочем, внимание прибывших привлекал не столько пожар, сколько штурмовики CA и парни из «Гитлерюгенд», выстроившиеся в шеренгу спиной к горящему зданию. Два барабанщика отбивали ритм. Размеренно ухал басовый барабан. Несколько знаменосцев держали под Углом нацистские флаги. Штурмовики не пропускали пожарную команду, из-за чего между ними возникла небольшая потасовка.
Поискав глазами Вольфа, Ева, наконец, заметила его на дальнем конце шеренги «Гитлерюгенд». Он был в полной зимней униформе верхом на гнедом жеребце. Словно почувствовав на себе восторженный взгляд Евы, Вольф повернул голову в ее сторону. Можно было не сомневаться: он знает, что она сейчас ощущает. Прижав к сердцу руку, Ева Другой помахала Вольфу. Позже в своем дневнике она напишет, что это был славный день, и что она никогда в жизни не чувствовала себя более благодарной.
Однако не все считали тот день славным. Не замечая никого вокруг, в стороне одиноко стоял Ганс Бибер, сжимая в руках свою фуражку. Он построил эту винодельню вместе со своим отцом много лет назад, когда Германия была совсем другой. Ее толстые бревенчатые стены верно хранили тайны Ганса. И хотя какой-то судья и равнодушный клерк небрежно вписали в документы о праве собственности имена других людей, осквернивших святость этого места жадностью и произволом, Ганс твердо знал, что душа винодельни всегда будет принадлежать ему. В конце концов, именно его мозолистые руки забили здесь каждый гвоздь и, как ребенка в колыбель, уложили в кладку каждый камень. Здесь Ганс провел жизнь с теми, кто был ему дорог, и горевал о потере тех, кого любил.
А теперь этот пожар… Какая душа может быть в стенах, превратившихся в пепел?
Ганс заплакал…
В свои двадцать лет Андреас Бауэр уже успел прослыть уравновешенным человеком, однако в последовавшие после пожара недели чувство вины довело его до бессильной ярости. Картина окровавленного Даниэля, лежащего на холодной улице, не давала ему спать по ночам. Он думал о том, какое будущее могло бы ожидать паренька, сколько он мог бы иметь радости и сбывшихся мечтаний. Ночь за ночью Андреас смотрел пустыми глазами в потолок над своей кроватью, отчаянно желая вернуть время назад и все исправить.
Он ненавидел себя.
Вдобавок ко всему, Андреас страдал от разрыва отношений с Евой. Она отказывалась видеться с ним и возвращала его письма нераспечатанными. А поскольку дело касалось всей семьи Фольк, Андреас стал для них изгоем. Пастор хотя и служил ему причастие, делал это с несвойственной холодностью, а фрау Фольк однажды даже плюнула Андреасу вслед, когда тот проходил мимо их дома.
Но на этом его испытания не заканчивались. Андреасу каждый вечер, возвращаясь домой, приходилось встречаться с Вольфом, который смог обратить все случившееся себе на пользу. Он почивал на лаврах «народного героя» за уничтожение танцевального клуба. Одним решительным взмахом он отомстил за смерть Даниэля и избавил Вайнхаузен от источника морального разложения. Однако на этом Вольф не остановился. Вместе с Ричардом Клемпнером и Адольфом Шнайдером он добился иска в адрес директора винодельни Блументаля по обвинению в умышленном поджоге с целью получения страховки. Все трое засвидетельствовали в суде, что, маршируя рано утром в день пожара, они видели, как Блументаль бежал от горящей винодельни.
Блументаля и его соинвесторов быстро признали виновными в заговоре с целью мошенничества, все их имущество вдоль Мозеля было конфисковано государством для продажи арийским виноделам, а их самих отправили в исправительный лагерь в Дахау. Это решение вызвало у Ганса Бибера смешанное чувство. С одной стороны, он был рад тому, что его любимые виноградники отобрали у тех, кто нажился на его потере, но, с другой стороны, у него остался неприятный осадок от крайне сомнительного судебного процесса.